Александр Коренев - Черный алмаз

Как я давно не знал передышки в пути.

Где я найду существо с душой озаренной?

Гавань такую разве на свете найти?

Может случиться, может, море глубоко, —

Господи боже мой, неужто пучину не минем?!

Ежели лодке твоей слишком уж плохо,

Черным приливом облепит ее, и аминь!

апр. 1978.

Хоть вся эта ретра,

любовь к неновому,

Смешна мне,

хобби дурех и нерях,

Печалюсь по ящику почтовому,

Который висел на моих дверях.

Скворешник надежд,

обещании, желаний:

Почтовый ящик

жилья моего.

Как много тогда открыток, посланий

Со света всего ныряло в него!

Он каждое утро

выкладывал вести,

Когда открывал я его —

в пролет

Он гулко грохотал своей жестью,

Так жеребенок весело ржет.

Уедет, бывало, моя королевна.

Уже там белеет конверт большой.

Какой он был домовитый, верный,

Железный, а с доброй такой душой!

Пускай доставка

ведется иначе,

Пускай век блоков, схем, ЭВМ,

А я по старому ящику плачу.

Кому печаль свою повем?

Я плачу... по женщине настоящей.

Тогда я был счастлив и независим,

Тогда в скворешник почтового ящика

Так часто влетали птенцы ее писем!

1979.

Ты мне близок, милый клоун, очень,

Потому что — так сосредоточен,

Так — на цыпочках, так тих,

Хочешь зайчик на полу схватить.

Хвать! А он увиливает снова,

Не поймать нам зайчика такого,

Он как сон! О, он как сон:

Слишком зыбок, слишком невесом.

Вновь крадешься, терпелив, как дервиш.

Ты мне близок, чудик ты мой милый:

Тем, что не лавируешь, а — веруешь!

Тем, что ловишь свет — неуловимый!

Что мечта влечет, а не любая...

Тем, что плюхаешься, расшибаясь.

Цирк смеется. Но творишь ты это

Ведь не ради смеха — ради света.

И глазеют все, и веселится каждый:

Вот какой забавный дурачок!

Слушай, клоун, а вот я однажды

Зайчика поймал... да не сберег...

янв. 1979.

Если б — всего-навсего разлука:

В разных странах мы, краях, лесах:

Если бы мы были друг от друга

Хоть на самых крайних полюсах.

Вся война, эвакуация

(Как оно и было в прошлый раз),

Плен, который лагерем наказывается,

Если бы разъединили нас.

Если б лишь пространство или время

Не давали мне тебя любить…

О, все это пустяки, поверь мне!

Ведь жива надежда: «встрече быть!»

Господи, любые льды и реки,

Горы, можно все преодолеть!

Но меж нами, разлучив навеки,

Встала — смерть.

1979.

Мертвые зовут живых,

Один закон над нами:

Сначала теряем любимых своих,

Потом уходим сами.

Но ради них, любимых,

Ради их жизни — в нас, —

Чтоб ни было, жить должны мы.

Чтоб свет их не погас.

Теперь я Тебя носитель.

Я Имяносец твой.

Хоть режьте меня, казните,

Я должен шагать: живой.

Я знамя Твое простер

Над выправкой офицера.

Вот так — шаг держит — парламентер —

Уже в наводимых прицелах.

март 1986.

Кончено. Ушла. Ушла напеки.

И меж нами: не моря, не твердь,

Господи, и не хребты, не реки...

То, что непреодолимо: смерть!

О, все кончено! Мы отлюбили.

Ты ушла, простилась с миром сим,

Не узнавши новых Черных былей

(С нас довольно войн и Хиросим).

Не услышав всех речей геройских,

Что там — может не гадать твой дух —

Только показуха перестройки?

Или перестройка показух?

Что сидеть чиновники, как дрофы,

Будут вечно, что дурак — турист,

Не аварии, не катастрофы,

Нет: безмозглость и авантюризм!

Господи, как хорошо, что сердцем

Не зайдешься вновь, от всех невзгод.

Там, где с мельницами бьется Ельцын,

Долговяз и худ, как Дон-Кихот.

Облака рыданьями разлуки

Где-то вновь прольются на поля...

А меж нами реки, словно руки,

Удивленно развела земля.

дек. 1987,

По кладбищу бродит стороной

Собака, костлява и тосклива,

Все более мелькая у одной

Могилы, где пустынная крапива.

Тут, видно, похоронен ее

Хозяин, старый бедолага,

И вечером спорит воронье.

И дремлет лохматая собака.

Старухи ее кормят иногда,

Бездомную, осенью и летом.

А более всех — женщина одна

Чужая и, видимо, с приветом.

Давно уже к покойнику тому

Никто не идет, вниманием не жалуя.

И лишь как дух тоскующий, к нему

Все ходит собака одичалая.

Пусть вечно пребудут на земле

Тревога, отчаянье, смятенье,