Александр Коренев - Черный алмаз

Мы войдем, оглушены,

В лес,

где орудийный залп

Непрерывной тишины.

1938.

Дыханью пар и домовитость избам

Ты вновь даешь, морозная зима, —

Когда метель

сверкающим батистом

Застелет даль, дороги и дома;

Когда наутро,

скатываясь круто,

Пригорок расчертили полоза,

Где пни идут, как будто лилипуты,

Ушанки снега

сдвинув на глаза;

Где, заглядевшись в небо исподлобья,

Отяжелев от неподвижных дум,

Огромный бор

нахмурил брови-хлопья,

Как седовласый сказочный колдун;

И тонко воздух дребезжит морозный,

Где ест пила высокую сосну,

И, ахнув,

медленно ложатся сосны

В пуховую глухую белизну.

И, белополье заливая с неба,

То не заря восстала ото сна,

А щеки неба

пригоршнями снега

Натерла даль

до жаркого красна.

Белым-бело... Перемело у дома.

Зима, зима, лесные терема...

Родная, ты мне сызмала знакома!

Как ты неузнаваема,

зима!

1947.

Я так люблю ходить чуть свет

по белые грибы.

Завидуя,

глядят вослед дорожные столбы.

Рассвет! — произнести боюсь,

сказать боюсь о нем.

Его б нарезать, как арбуз,

да пить его, ломтем.

Вбрести в кустарники не лень,

в лесные острова,

Штаны замочит до колен

глубокая трава.

Здесь лес вздымается, могуч.

Века, не зная сна,

О ветрености

быстрых туч

здесь думает сосна.

А там — пустая синева... Огромно — далеко...

Коль закружИтся голова,

туда упасть легко.

Порой

так тишина чутка (о хворост не задень) —

Поскрипывают

облака,

щебечет светотень...

А гриб сыскаться не спешит. Ищу и так и сяк.

А он мелькнет

да и сбежит,

как вспугнутый русак.

И что нелегкая несла! Обратно — напрямик.

Зато — у самого села —

нашелся боровик.

Уже прохладно. Скоро пять.

Как щи щекочут нос!

Жена рассержена опять.

А я букет принес,

Ты выговариваешь мне. Меня ругать нельзя.

Как в паутине,

в тишине

и уши и глаза.

Не порицай. Не надо так. Я заплутал в пути.

Ты не бывала в тех местах?

Прошу тебя,

пойди...

Ты счастья просишь для души?

А где оно, решим...

Ему ты правил не пиши,

не прочь ему режим.

Ведь счастье каждый божий день,

как белый гриб,

растет:

Разыскиваешь — черт-те где,

а встретишь —

у ворот!

с. Пречистый бор, 1953.

Пахнут стога,

как чай свежезаваренный.

Теплынь. Июнь.

Душист простор полей.

И тонки кружева

верхушек хвойных

на небе,

Как трещины на старой пиале.

Причудливо

льют свой хрусталь без устали

Пичуги певчие, входя в азарт.

Какая юнь!

И вдруг я чувствую,

Что было так же

сто веков

назад.

Вновь, как пистоны с точечкой в округлости,

Летят с деревьев

семена весны...

Нет в мире ничего

древнее

юности,

Нет ничего

старее новизны.

1961.

Кони ночью бродят в овсе.

В темноте их бесформенны тени.

Ни души... И лишь шелестение...

Да луна прольет странный свет

Иногда...

Смирно бродят две лошади в жите

(Звук пофыркивания летуч),

Легким ржаньем — то громче, то тише —

Пересмеиваясь

чуть-чуть.

Их не видно. И лишь (слышат уши)

Шорох тел,

как мешок, неуклюжий.

Ворохнется там или тут...

Кони бродят себе. И жуют.

Что-то тайное чудится в этом:

В черном небе теплым летом,

Силуэт — за силуэтом,

Тонут лошади. Хрупают зерна...

Мирный шорох ночью просторной.

И еще не кричат петухи.

И откуда-то запах реки.

Хорошо как! Запомню все это,

И в ушах унесу, не в глазах:

Ночь. Тепло. Тишина.

Планета,

Где две лошади бродят в овсах.

1962.

Едва над речкой облака засвечены,

Я погружаюсь в ее плоть и стыдь.

Реки глубокость, как объятья женщины,

Какая нега в ее волнах плыть!

Вся ласковая, властная, глубинная,

Река, стихия, за волной волна,

Собой обхватывает, как любимая.

Нагая, ночью, нежности полна.

Раскинутые руки — улетание,

Раздевшаяся женщина — река.

Ее бока, и грудь, вся нагота ее:

Волны любви, где бедер берега.

1984.

Поднимусь будораныо, уйду туда,

Где в тумане весь луг утопает, где

Проступает в рассвете лесная даль

Тихо-тихо, как негатив в кислоте,

Я пойду без тропы, туда, в синеву,

Как росисты луга, серебристо рябы!

Словно лампочки матовые, в траву

Туго ввернуты дождевики-грибы.