Михаил Чехонин - «Горячий свой привет стране родной…» (стихи и проза)

Ставни хлопали в восторге от игры —
Представленье удалось, как никогда.
На балконе, там, где бедные миры,
Даже лопнула какая-то звезда.
Только глупые смотрели фонари,
Как уходит ночь, зевая широко,
И бледнели, и тускнели от зари,
И вздыхали, беспричинно и легко…

Ни родины, ни дома, ни семьи
И никого, кто ждал бы его где-то,
Все для него — чужие и свои
В любой стране и в каждой части света.

Весь круглый мир он так исколесил
Развинченной и медленной походкой,
Он отдыхал там только, где любил,
Где песни пел и пил вино с красоткой…

Вот он идет — прямой, как истукан,
В зубах «гаванна» терпкая, как жалость,
В глазах воспоминанье дальних стран,
А в сердце — бесконечная усталость.

На поясе болтаются ножи:
Один морской, другой для харакири.
Что для него спокойствие души,
Когда душа, как гость в пустой квартире.

Опять запели жерла белых труб,
И он спешит расстаться до заката,
И сердце ноет вновь, как старый зуб,
И облака опять летят куда-то…

Прощай, земля! И вновь горят зрачки,
Глотая даль последней части света,
В груди легко от сумрачной тоски
И от того, что кто-то плакал где-то…

Бег времени отсчитывая мерно,
Стоят на полках старые часы.
Как много тайн они хранят, наверно,
Какие им, наверно, снятся сны…

На циферблатах медных и картонных
Вся гамма выражений наших лиц;
Условный час застенчивых влюбленных
И нудные минуты продавщиц.

Рассказывают, кашляя устало,
О прошлых днях каминные часы,
И глухо стонет сердце из металла
О том, что гибнут в ржавчине мечты…

Двенадцать. Часовщик сгибает спину…
Ночь на дворе, но нужно сдать заказ —
Он честно платит жизни-господину
За право жить — ценой усталых глаз.

Его искусство — это лишь терпенье,
Упорный труд, а может быть, любовь,
Он видит тайну вечного движенья
Потерянных мгновений и миров.

Он лечит часовые ревматизмы;
Часы должны играть, ходить и бить…
Смешной чудак, он чинит механизмы,
Но жизнь свою не может починить.

О ней уж позаботится, наверно,
Другой искусный, мудрый часовщик,
И маятник отстукивает мерно
Летящий в бездну лет за мигом миг.

Когда ж рассвет в свои права вступает,
Бросая в окна яркие лучи,
Все так же бьют, и медленно вздыхают,
И вспоминают прошлое часы.

Из тебя не выйдет танцовщицы
Даже негритянского балета,
На тебя глазеют эти лица
Только потому, что ты раздета.

Ты люба измученным от счастья
Пьяного, двенадцатого часа,
Только потому, что на запястья
Ты надела кольца папуаса…

Ночь проходит, хлопая глазами,
Кончен танец страсти и мученья —
Пятна лиц колючими словами
Щедро рассыпают поощренья.

Танцуй и пой, веселая и злая,
Тебя зовет ночной притон господ,
Весь глупый мир глазами попугая
Спешит глядеть на голый твой живот.

Твоя печаль безмерна и бездонна,
В горячем реве ярких медных труб,
Никто не знает, черная Мадонна,
О чем смеешься ты углами губ.

Лишь рано утром, пьяная от шутки,
Безумной шутки прихоти людской,
Ты выплеснешь над личиком малютки
Весь тихий ужас матери святой.

Пусть этот мир безжалостен и звонок
К любви твоей и нежности большой —
Молчи и знай, что черный твой ребенок,
Быть может, будет с белою душой.

По утрам здесь продают газеты.
А когда ленивый и вечерний
Сумрак сочиняет силуэты —
Он приходит, горестный и древний.
Камни улиц медленно вздыхают,
Ноют кости, и уходят силы,
И о сердце лишь напоминают
На руках извилистые жилы.
В точках глаз иссушенные мысли
Ищут к одиночеству участья,
Корень зла и в сокровенном смысле
Пустошь человеческого счастья.
И не может время и пространство
Заглушить тоски о мудрой жизни,
Боли исступленного упрямства —
Думать о потерянной отчизне…
Окна дышат ресторанным гамом,
Шевеля голодные надежды.
За углом Иаков с Авраамом
Чинят чьи-то старые одежды,
Горестно вздыхают животами,
Ищут блох и чешут поясницы…
И бесшумно бродят над домами
Блики электрической зарницы.
Жизнь и смерть царапают друг друга.
Время здесь не оставляет меты.
Мира нет — есть только этот угол.
По утрам здесь продают газеты.