Феликс Чечик - ПМЖ

За всё, в чём я был или не был,
но всё-таки был виноват,
мне пялиться вечно на небо,
где птицы на север летят.

С высоты, и не птичьего даже,
а полёта простого шмеля,
растворён в подмосковном пейзаже,
как репейник какой-нибудь я.

Зверобой, подорожник, крапива,
хвощ, полынь, василёк, лебеда.
Проплывают по небу лениво
туч недоеные стада.

И, когда унесёт электричка
в непролазные дебри Москвы,
сохранится надолго привычка
быть на голову ниже травы.

Пусть куражится спьяну Тверская;
но от воздуха, как во хмелю
я иду по Ордынке, кивая
пролетающему шмелю.

За душой тишина вместо денег,
денег нет и не будет, дай бог.
Я в 2005-м – репейник,
а на будущий – чертополох.

После ливня – голубое,
не бывает голубей,
и на фоне неба – двое, —
двоеточье голубей.

Туч растрёпанные клочья,
как потёки от чернил.
Третьего для многоточья
не хватает – ливень смыл.

Где я? Об этом едва ли кто знает, —
в первую очередь сам.
Дворником ветер дворы подметает,
прячется по чердакам.

Не серединка и не половинка,
в смысле: ни то и ни сё, —
вместо закладки сухая былинка
в томе «Худ. лита» Басё.

Голубизна переходит
в светло-зелёное – цвет
моря на мысли наводит,
смерти, как видимо, нет.

От удивленья присвистни,
смерти не будет? Да-да!
Впрочем, как не было жизни,
как таковой никогда.

Когда сомневался Мефодий
и не сомневался Кирилл,
язык, растворённый в природе
на птичьем со мной говорил.

О чём-то пиликал кузнечик
на тоненькой скрипке своей,
и молча, в преддверии речи,
былинку тащил муравей.

Что касается грешного
моего языка —
вырву с корнем, сердешного,
и не дрогнет рука.

Чтобы больше не связывал, —
(нету связи прочней)
с пожелтевшими вязами
по-над речкой моей.

Три аккорда, и не больше
в лучшем случае – четыре,
но без них сегодня – боже! —
стало зябко в этом мире.

Стало зыбко и безмолвно,
стало пасмурно и сыро,
растерялись сразу – словно
потеряли командира.

Вдруг возникло ощущенье,
что пришёл конец надежде,
и прощанье и прощенье
не рифмуются, как прежде.

Три аккорда. Мало? Много?
Разве в этом дело, если
безотчётная тревога
крест поставила на песне.

А на ясеневой ветке
интровертом безутешным
воробей, как кенарь в клетке,
разорялся утром вешним.

Чик-чирик Агнешка в Польше,
чик-чирик Арбат и Мцхета.
Три аккорда, и не больше.
Много это? Мало это?

В небеса по бездорожью,
беззащитные, как в тире.
Три аккорда, и не больше,
в лучшем случае – четыре.

1.

Звёздное небо, как пристань…
Пристально в небо вглядись:
двадцатилетним танкистам
по сердцу, по фигу жизнь.

Из Забайкалья степного
на небеса: – Шагом марш!
На четвертинку ржаного
ваксы погуще намажь.

Встретились. Поговорили.
Лайф обсудили и лав.
Траками небо взрыхлили,
ангелов перепугав.

Встретимся снова? Вестимо.
Выпьем по чарке? Авось.
Сириус. Маршал Устинов.
Цвет бронетанковых войск.

2.

В долг возьми щепотку соли
у земли…
Выйдет толк – не бойся боли —
посоли
рану, память, время – зубы
сжав – терпи.
Сопки – белые тулупы
по степи.
На трансмиссии от вьюги, —
чем не Крым! —
обмороженные руки,
едкий дым.
Поражение? Победа?
На века.
И жарки – флажки на «деда»
и зека.

3.

О чём?.. О чём угодно:
о жизни, о судьбе…
Дотошно и подробно
я расскажу тебе:
о доблестях степного
и вшивого ЗаБВО,
где замерзало слово,
хоть ты руби его,

о подвигах салаги,
о славе дембелей,
о жареной салаке,
что твой вонючий клей.