Феликс Чечик - Сирень. Избранное 2014—2016

Я часами сижу у окна
и смотрю на сирень.
На глазах распустилась она
за какой-нибудь день.

Я смотрю на сиреневый дым,
но не вижу огня.
И становится время седым
и летит сквозь меня.

Как Рембо – завязать навсегда
со стихами, – забыть и забыться,
чтобы только: корабль и вода
и матросов похмельные лица.
Озарение? Боже ты мой!
Озарение – грудь эфиопки, —
нечто среднее – между хурмой
и «Клико», вышибающей пробки.
Небожитель и негоциант, —
путешественник на карусели,
умирать возвратившийся Дант,
в госпитальном кромешном Марселе.
Как Рембо, говоришь? Говори.
Поливай и окучивай грядки,
тиражируя скуки свои
на шестом и бесславном десятке.

умер сплю
под проливным дождём
по рублю
и в школу не пойдём

город N
и время ни при чём
неразмен
ный рубль с ильичём

Слово з а слово… Снова и снова
и, отталкивая и маня,
не родная, но р о дная мова,
как Антея, держала меня.

Мать-и-мачеха – Припять и Пина,
где свiтанак и захад багров.
Возвращение блудного сына,
в говорящий на идише ров.

Хватило ума
в этот раз промолчать.
На губы зима
наложила печать.

И снег потому —
не затоптан и бел,
что рифму к нему
я найти не посмел.

1.
Полночных звёзд огни
на этом и на том.
Пожалуйста, вильни
обрубленным хвостом.
Что на дворе? Июнь?
Или январь? Вопрос.
В моё безделье сунь
прохладно-мокрый нос.
Залай, как никогда
не лаяла, мой друг…
Полночная звезда
с небес упала вдруг.
Печаль-тоску гоня,
глядишь из темноты.
А поутру меня
выгуливаешь ты.

2.
Ночь тиха. Собака рядом,
непонятная ежу.
Я отсутствующим взглядом
долго на небо гляжу.
Ёж в растерянности, – нету
или есть собака, а?
Снова выгорела к лету
левантийская трава.
Я читаю в небе знаки,
прерывая забытьё,
об отсутствии собаки
и присутствии её.
Нет её давно, конечно.
Но от радости дрожа,
звонко лает, безуспешно
наезжая на ежа.

проигравший в пятом сете
ловит воздух ртом
не жилец на этом свете
а игрец на том
там проходят все подачи
бэкхенд и свеча
и танцуют выпив чачи
танец ча-ча-ча
навсегда среди пропавших
с небосклона где
игроки на нервах наших
будто на дуде

Беспросветно, устало и сиро.
Поседела моя голова.
И, в прихожей висящая лира,
как в бреду повторяет слова.

Кран течёт. Не подняться с дивана.
А сантехник, попавший в Эдем,
зажигает из Людвига вана
и лабает про Климову М.

прямиком из коляски
не послушавши мать
за красивые глазки
я пошёл воевать

и на первой минуте
пал в неравном бою
ах пустышку анюте
передайте мою

На пустыре за гаражами,
от глаз родительских подальше,
влюблялись, каялись и ржали:
Серёги, Лены, Коли, Даши.
Курили и соображали
(не осуждайте и поймите)
на пустыре за гаражами:
Наташи, Юры, Светы, Вити.
И были молоды, – ещё бы!
и были счастливы – сквозь слёзы!
Пока не выросли сугробы
и не ударили морозы.
И не заметили, как сами
на все четыре улетели.
На пустыре за гаражами
сплошные вьюги и метели.
Весной уже не пахнет даже!
И цепи порваны, как нити!
Серёги, Лены, Коли, Даши,
Наташи, Юры, Светы, Вити.
Но обещание сдержали
и встретились – уже навечно,
на пустыре за гаражами,
где выросли дома, конечно.

Какая долгая дорога
под монотонный стук колёс.
Но гимназист из Таганрога
уже «Ich sterbe» произнёс.