Михаил Гарцев - Мне есть что предъявить

Смута царит на Руси, подрывая основы
существованья, и хочется плакать от боли.
В этом вертепе для каждого выбраны роли.
Минин с Пожарским встают – непреклонны, суровы.
Гришка Отрепьев играет в Кремле в подкидного
или с поляками квасит на шумном застолье.

Мнишек Марине своя уготовлена ниша.
Бабы – они закулисье мужицких амбиций:
будь ты плебей или даже известный патриций.
Стимул первейший, согласно учению Ницше, —
это любовь. Обозначена, видимо, свыше
женская роль всех народов, времён и традиций.

Нелегитимность царя – как истоки конфликта
гнева народа с коварством беспомощной власти.
Мор наступает, а также другие напасти,
но пробуждаются в недрах народных реликты,
сгустки энергий, презрев человечьи инстинкты
самосохранности, пассионариев касты.

И ополчение первое – это предтеча
славных побед, где Пожарский и Минин – герои.
А Ляпунов был победы не меньше достоин,
но был своими зарублен, заманен на сечу.
Помня о нём, мы зажжём поминальные свечи,
чарки наполним июльскою душной жарою.

«За ляпуновых, отмеченных в предков Завете!»
Тост прозвучит наш за тех, кто старался во благо
родины, утром собравшись под прадедов флагом,
не сомневаясь, уйдя с ополченьем в бессмертье —
тех, кто в Завет не попал, но за всё был в ответе,
канул в забвенье, но родину спас от варягов.

Богемы шальная пирушка —
забористый всплеск бытия.
Упругого всхлипа хлопушка
поднимем бокал за тебя.

Набор полновесный эстетства,
сменяется Шуберта звук,
и жизни расхристанной действо
ткет тонкую пряжу паук.

Конструкций холодных, астральных
жемчужные нити висят,
и правит всем миром вербально
расчетливый пылкий кастрат.

Зарделась от гордости муза,
попав на само острие,
почтенные члены союза
ласкают вниманьем ее.

Что мне горевать на досуге?
Я музу в охапку ловлю.
Хлопушками всхлипов упругих
в небесные сферы палю.

Среди ожерелий астральных,
среди ожирений любви,
средь буйства энергий витальных,
черпающих силу в крови.

А где-то вдали, на востоке
встает голубая заря.
Земли животворные соки,
усталому миру даря.

Стихает ночная пирушка,
светлеет ночной небосвод,
валяется где-то хлопушка.
Усталая муза встает.

Идет величаво и прямо,
и смолкнет любой вития!
В глазах ее терпкий и пряный,
загадочный смысл бытия.

I
Я малую толику яда
плеснул в потемневший бокал,
я малую толику ада
из пачки помятой достал.

И первою толикой смачно
обжег всё нутро, впрыснув яд.
Второю – с начинкой табачной —
продрало от горла до пят.

И сразу слегка отпустило.
Травиться – нам радость дана.
А там будь что будет… могила
чуть раньше, чуть позже… одна.

II
В петлю лезть он вдруг передумал.
Сцепление выжал, дал газ,
расстался с приличною суммой.
Что делать – зато высший класс…

При жизни мы все незнакомы,
но страх надо как-то бороть…
…голодные губы истомы
впиваются в спелую плоть.

И сразу слегка потеплело.
Влюбляться – нам свыше дано,
а там будь что будет… и тело
чуть лучше, чуть хуже… одно.

III
Рулетка ли кости, картишки…
Не верьте! Душа умерла.
Холодные гладкие фишки
ложатся на бархат стола.

Игры первобытной уроки:
сильнейший слабейшего бьет,
бал правит холодный, жестокий,
как лезвие, честный расчет.

Ну, что ж ты задумался, мальчик?
Забашли – и ты господин,
а там будь что будет… наварчик
чуть больше, чуть меньше… един

Я спешу по утрам к метро-по-литену,
забиваюсь с другими людьми в автобус.
Ускоренье придаст нам крутящийся глобус.
За окном замелькают дорожные сцены,
я хочу осознать алгоритмы замены,
торможу, скрежеща, ибо сам себе тормоз.

Кадры жизни пойдут, как при съёмке рапидом,
и предметы рассыплются вмиг на части.
Вряд ли важно, какой они стали масти,
вычленять не хочу я подвиды и виды…
Только вижу арену кровавой корриды,
где все судьбы в руках анонимной власти.