Михаил Гарцев - Мне есть что предъявить

Я спускаюсь в метро, подхожу к вагону.
Вспышка бьёт по глазам отражением ада.
И уже ничего, ничего нам не надо.
Сверху смотрит на нас, сострадая, Мадонна:
видя наши тела, слыша вскрики и стоны,
в пропасть рушится с нами небосвода громада.

Жизнь абсурд – по Камю нас учили и Сартру.
Меня нет – я разъят на молекул цепочки,
а в ответ разбежится по траурным строчкам
весь мой мир: от цветущих фиалок Монмартра
до заношенной шапки из убитой ондатры,
продолжая свой бег в этом круге порочном,

пищевые цепочки пополняя собою.
Ну, а правда сатрапа и ложь правдолюбца
проливными дождями нам на головы льются…
Мы гордимся планетой своей голубою,
и, бродя по трущобам звериной тропою,
громко воем, завидев абрис лунного блюдца.

Громов громогласный раскат.
Растенья, увядшие, жгут.
Усталые кони хрипят.
Погром, революция, бунт.

А черти разложат пасьянс,
сдается знакомый расклад.
Фортуна смеется анфас.
Эсер, коммунист, демократ.

Я вижу крутящийся шар.
Я слышу разбойничий свист.
Сминающий душу удар.
Нацист, экстремист, террорист.

Теченье жизни скоротечно,
минуя тернии, невзгоды,
несут нас молодости годы
легко,
стремительно,
беспечно.
Но, охватив вдруг взглядом вечность,
поверхность вод в огне лазури,
в нас, словно в круговерти бури,
погрузится на дно беспечность.
Там в глубине прозрачной влаги
увидим струи ржавой грязи.
Цветов песочно-серой бязи
клокочут силы темной флаги.
Так ручеек сверкает чистый,
стрелой стремится к океану,
но превратится в амальгаму,
пристав к любой речушке быстрой.
Ее дыханием омылся,
с ней, только с нею путь свой мерит
и никогда ей не изменит,
он в ней навеки растворился.
И примеси не замечает.
С мечтой о встрече с океаном,
укрывшись сладостным туманом,
он только скорость прибавляет.
Тревожны взрывы темной силы,
рожденной с ним в его истоках,
вкусившей сладость новых соков
из чуждой, инородной жилы.
Войдя в открытое пространство,
он мчит уже немного сонный
в воде туманной и соленой.
В мечтах,
надеждах,
постоянстве.

Душа зачахла – узник плоти.
От гнета раны не уйти.
Гниют раздробленные кости,
и он решил: «Конец пути».

Но дух спортзала шлет нагрузки.
Сквозь отчужденье и вражду
энергии живые сгустки
взрыхляют звездную межу.

За это ТАМ не ждет награда,
но он подходит вновь и вновь
к железным челюстям снаряда
жевать дымящуюся кровь.

Словно не было убытка
и не срезало ботву,
возвратился я с отсидки
в раздобревшую Москву.
Да, пора, брат, оттянуться,
оттянуться я мастак,
и мне ангелом на блюдце
преподносится кабак.
Захожу, как завсегдатай.
Прямо с места и в карьер,
словно жизнью не помятый
и галантный кавалер.
Для начала, для затравки
закажу я двести грамм.
У меня в кармане справка,
у меня на сердце шрам.
Между столиков колготки
колготятся, вносят торт,
но не лезет водка в глотку,
в глотку водка не идет.
Вспомнил, как на пересылке
в тупике стоял вагон.
В щель, как будто на картинке,
виден был мне весь перрон.
Репродуктор выл от счастья,
плыл дешевенький мотив.