Дмитрий Щедровицкий - Мой дом – бесконечность

Все волненья обмелели,
Забывается недавнее.
Словно постоялец в теле,
Суетой душа не сдавлена.
Думал: в ум стучится гибель,
Это лето – не во сне ж его
Мир летящий залпом выпил,
Чтобы стать снежнее снежного?
Расцветали, опадали,
Созревали, чтобы выстелить
Путь белеющих сандалий,
Проложить смертями чистыми —
Тем, сходящим свыше, тропы,
Чьи ступни не свыклись с трением,
И они прошлись для пробы
По снежинкам, как по терниям,
И поют: «Мы тоже снимем
Угол с высохшими розами
В помещенье этом зимнем
С облетевшими вопросами…»

Снова лампа зажжена,
Ждешь любви и сил прилива,
Как в родные времена —
Под ночной немой оливой,
Где лампада боязливо
Гасла с приближеньем сна.
Это ты? А если нет —
Отчего же так похожи
Мысли грушевая кожа,
Чувства персиковый цвет?
Почему приходит то же
Слово через сотни лет?
Это ты? А если да —
Я люблю тебя, как раньше,
И меня твой стих звенящий
Увлекает, как вода,
Сквозь смертельных бедствий чащи —
Вот на этот луч, сюда.

Там встречный – в сутане
Иль форме парадной,
На санках катанье
С горы безвозвратной,
В беззвездную полость
Нависшего рва
Бил утренний колос —
И день созревал.
Но ищешь иное —
И видишь лишь ночи,
Где лист жестяной
Февралем исколочен,
Где будущих пагуб
(Горят адреса) —
Что зреющих ягод
В июльских лесах…
Идет – мостовой ли,
Белеющей кроной —
Творенье живое
Сквозь мир похоронный,
И в этой фигуре
Меж тлеющих лип —
Не двери, а бури
Замкнувшейся – скрип.
Соборно и твердо
Лицо, словно город —
Старинного рода
Последний аккорд.
О Вы, незнакомка
Во мраке до пят,
Безжалостно-громко
В Ваш дом постучат.
Там жертвенный опыт
Пьешь уксусом с губки,
Там ангелов шепот,
Хрустальные кубки
Для крови… Ты помнишь? —
Рожденья звезда.
И польская полночь
Возносит туда…

Ищет галка оттаявший грош,
Свищет поле на сотни ладов,
Города окунаются в дождь,
Очищаются от холодов,
Скоро снова меня поведешь
По дороге без слов и следов…
И китайских садов фонари —
Сизари за окном у меня,
Но зажги свой закат, говори
На заре уходящего дня,
Потому что горит изнутри —
И грозит распаяться броня.

О самый овраг спотыкались дома —
Причудливые сосуды печали,
Зарей закупоренные дотемна,
И гордые тучи ландшафт венчали.
И он – почерневший за зиму сосуд,
Наполненный винной виной предчувствий,
Воочию видел: его несут
Распить – и разбить в одичалом хрусте
Кустов придорожных и слов сухих,
Какими обменивается прохожий
Со встречным случайным.
Он чувствовал кожей
Древесно-шершавую сухость их.
Темнело, и тучи слетались на пир,
А он на лукавый проулок с опаской Косился.
Тогда Монастырь Новоспасский
Проулок и позднее небо скрепил.
…Есть странное место пред Монастырем —
Поляна с деревьями грозно-густыми,
Завалена углем и всяким старьем, —
Поляна людей, забывающих имя.
Здесь утром пируют под каждым кустом,
А к вечеру многие спать остаются,
И галки на выцветшем зданье святом
Сквозь дождь еле слышный над ними смеются.
Задушенный проводом, спит Монастырь,
И в памяти слов распадаются звенья,
И тенью выходит звонарь на пустырь —
На полный до края обид и забвенья.
…Ион тут сидел, забываясь, лечась,
И пил эту смесь униженья и боли,
И было страданье его – только часть
Огромной, как небо, всеобщей недоли.
И вдруг он увидел старушек – они
Одна у другой отнимали бутылки,
Валявшиеся, куда ни взгляни,
Ругаясь до самозабвения пылко.
И все же прервать не могли тишины:
Крутой колокольни колонки и дверцы —
Как тайна безропотно-нищей страны,
До дня отомщенья хранимая в сердце.
И день воссиял. Он поднялся – и шел,
Проулком, землею и небом довольный.
Был издали виден ему хорошо
Сверкавший на башне рассвет колокольный.

В безродный ум, закрытый наглухо,
С попутным воздухом, нечаянно,
Ворвутся луговые запахи —
И память отомкнут начальную,
И детство шаткое раздвинется,
И век слепой, и пост коричневый,
И строй тревожных башен Вильнюса,
И смерть сырая и фабричная.
И звезд смешенье. И рождение
В стране, где ясень – словно заговор.
Мысль умерла. И только тень ее
Древесными цветет зигзагами.
Себе я выберу в товарищи
Во тьму вещающего Одина —
И пряный запах, раскрывающий
Безмерный мир, в порыве пройденный.