Н. Денисов - Стезя

Журавли улетели... Ах, барин, они улетели!
Ах, Иван Алексеич... Какая пора на дворе?
То ль покойники с косами встали и вновь околели,
То ли белые с красными рубятся в кровь на заре?
И заря умерла... Только Маркса усмешка густая –
Над планетой, над Русью, как банный, как фиговый лист.
Журавли улетели. Небесная чаша пустая.
Самолеты не в счет, ненавижу их дьявольский свист.
Бабье лето еще... Паутина летит из Парижа –
Невесома, как всюду, плывет с Елисейских полей:
Поэтический трон иль живая деталь для престижа?
Это подан мне знак: проводили и там журавлей!
Так бывало и раньше. Но так вот угрюмо и люто
Не болела душа, не мрачнели стога на лугу.
Силы зла торжествуют. Вселенская тешится смута.
Журавли... Слышишь, барин?.. Я плачу, прости, не могу...

Среди вождишек и божков,
На спешной их перехоронке,
Он предсовмина Маленков,
Как бы в особицу, в сторонке.

Пальто осадистой длины,
Фигура крупная, литая.
Проходит – парусом штаны
Летят, брусчатку подметая.

Он в годы сумеречных слез
И всеколхозного терпенья
Скостил налоги и всерьез
Сулил другие послабленья.

Он дал Лаврентию пинка,
Но не прижился на престоле,
Успев уважить мужика,
Он как бы сгинул в чистом поле.

Вот говорят: свой век дожил
Он под простой, негромкой крышей,
Он был Георгием, он – был!..
А кто же эти – Боря с Мишей?

Как же так? После всех лишений
Тех, что выстрадала страна,
Лучше рыночных отношений
Не придумали ни хрена.

По российским, по русским весям,
От столиц и – во все концы,
В расторгашеском интересе
Рыщут нынешние дельцы.

Перестройка. Иные мерки.
Как и все, я свой крест влачу,
Но ни в менеджеры, ни в клерки,
Даже в фермеры – не хочу.

«Свежих ветров», «мышлений новых»
Столько ж было... Тщета одна.
Вот и вырублен сад вишневый,
То-то празднует Сатана.

Сколько пафоса, сколько крика,
Телеящик включи на миг:
Тот себе на уме, тот ликом
3асекреченный боевик.

Охмурили, околдовали,
Развалили страну, галдя,
А доверчивый люд загнали,
Ускоряясь, в «очередя».

Я-то, ладно, – не много жаждал,
Оттого и душа жива.
Жаль мне, жаль дорогих сограждан
Тех, что клюнули на слова.

Нет продыха от телебредней:
Что угоили со страной!
О, молчи, Михаил Последний,
Шельма, меченый Сатаной.

Тот же снег... И те же версты:
Пешедралом – два броска.
Сквозь морозный морок – звезды,
Безразмерная тоска.

То ль луны мелькает плошка,
Т о ль гнилушки камелек,
Т о ль морозною морошкой,
Поздней баньки огонек?

Бесенят ли буйных свиту
Баламутит старый бес?
То ль челом Хрущев Никита
Просиял и вновь исчез?

А когда-то, ах, когда-то
Шел домой и ликовал.
Этот снег голубоватый
Так божественно сверкал!

А теперь бредешь угрюмо
По родимой-то земле.
С перестроечною думой,
Тяжкой думой на челе.

Кто там все же страх наводит?
Кто вгоняет в дрожь и пот?
Кто в метельных джунглях бродит?
Уж не местный ли Пол Пот?

Вспыхнув во тьме, прочертила параболу спичка,
Кто-то нетвердо прошел на скрипучем протезе.
Гукнув на станции, в ночь унеслась электричка.
Рад одному, что хоть в душу никто не полезет.

В печке прилежно пылает дровишек беремя,
Ветка сирени скребется в морозную раму.
Время тревожное, горькое, подлое время.
Мама б жила, я пошел бы проведовать маму.

Яблок купил бы в коммерческом что ль магазине,
(Пухнут там цены на тухлых дрожжах перестройки).
Мы б посидели на кухоньке теплой у Зины,
Выпили б малость малиновой сладкой настойки.

Вспомнили б травы, как лучшую сказку о лете,
Наши покосы и яблоки нашего сада. Лучшие дни!..
Но опять биороботы эти Мутят Россию.
Но маме об этом не надо.

Пусть она спит возле бати за рямом зеленым,
Пусть им приснится как ветер осоку колышет,
Как возле дома, поднявшись, красуются клены,
Нашего дома, с покатою шиферной крышей.