Н. Денисов - Стезя

Еще одна пришлась чума
На мой усталый век:
Все рок да рок!
Сойдешь с: ума
В теснинах дискотек,
Где он вселенский правит пир,
Кроссовками суча,
Как новоявленный вампир,
Как СПИД, как саранча.
Из тысяч радиобойниц
Сочит он зло и яд,
И ловко в души вводит шприц
Программы теле – «Взгляд».
Уже не прячась, не таясь,
Иные времена,
Он пародирует, глумясь,
Язык Карамзина.
Перелицовывает ткань
Он пыльного мешка.
И для лобзанья тянет длань
Арбатского божка.
Как будто дьявол преуспел,
Усердствуя во зле...
Как соловей-то уцелел
В черемуховой мгле?

...Как они сплелись единоверны,
Как сошлись, творя раздор и блуд,
От Иуды Троцкого до Терца
До иных воспрянувших Иуд.
Что им наши нищие старушки,
Что разор крестьянский на земле?!
Плюрализм! Оплеван даже
Пушкин, мать-Россия предана хуле.
Что им беды Волги и Катуни;
Что священный, песенный Байкал?!
Вон опять токует на трибуне –
О свободах – ультрарадикал.
Вновь, о Русь, куют тебе вериги, –
«На, примерь!» – настойчиво долбят.
«Открестись!» – гудит Иван Великий.
«Не польстись!» – архангелы трубят.

... Что ни строчка – стих иль проза! –
Перестроечная страсть.
Лучше уж к родным березам
Взором мысленно припасть.
Там сочны луга и речки,
Дали отчие чисты.
Там старинные, в околке,
г 1равославные кресты.
Там – с оградкою-калиткой,
Цвета стали и свинца,
Со звездой над пирамидкой –
Холмик воина-отца.
Там поля мои и рощи,
Изначальная судьба... Стоп!
Опять упырь-доносчик
Сочиняет: «Русь – раба».
Вот другой статейки-козни
Ладит, злобой подогрет.
Хорошо, что «раб-колхозник»
Не читает этот бред.
Вот и давят на педали,
Сочно врут и хоть бы хны...
Ночь! Такую
ночь
украли,
Ай да – сукины сыны!

Из детской дальней той печали
Мне ясно помнится одно:
Был жив еще Иосиф Сталин
И было лозунгов полно.

Там где-то в гору шла Отчизна,
С призывом пламенным «Даешь!»,
А в нашем «Путь социализма» –
Колхозе скромном – был падеж.

К весне ни сена, ни обрата,
И холод лютый, как назло.
И пали первыми телята,
За ними овцы, и – пошло.

На мясо б, что ли, прикололи!
Нельзя... И к радости ворон.
Всю ночь возил подохших в поле,
Поклав на дровни, Филимон.

Хлебнув для удали портвейна,
Перед собой и властью чист,
С задачей справился партейный
Наш сельский, шустрый активист.

Отвез и ладно б, скрыл огрехи:
Зарыл в сугроб, похороня.
Но туши в дьявольской потехе
Воздвиг он во поле стоймя.

А поутру, с зарей, с восходом,
Мы враз узрели – боже мой:
Непостижимым мертвым ходом
Телята к ферме «шли», домой.

«Шел», тяжело водя боками,
В тупом движении своем,
Косматый, с гнутыми рогами,
Баран и ярочки при нем.

И как-то робко, виновато,
Все тычась ярочкам в бока,
«Резвились» малые ягнята,
Глотая льдинки молока.

В последний раз метель кружила,
Верша суметы на буграх.
А стадо будто вправду жило,
За ночь насытясь в клеверах.

Так шло – копыто за копытом,
Шажок за медленным шажком:
За кои годы ходом сытым,
В молчанье хрупая снежком.

Мороз под сорок, – ну, картина!
Из слабаков веревки вьет.
Собрав в котомку мандарины,
Джигит с базара когти рвет.

Мороз и вовремя и в пору
Хапуг прищучил и рвачей,
И разбудил застой в конторах
Сильней генсековских речей.

Взять ателье шитья и кройки:
Какой накал, какой прогресс!
Вот так мы все до перестройки
Дойдем по воле сил небес!

Мороз румяный, синеокий...
И, глянь, у девушек кругом –
Не мертвой краской пышут щеки,
А жаркой кровью с молоком.

Трепыхается белье,
Глухо грает воронье.
Переходная погода
Дует падерой в жилье.
Колобродит зло и люто
Время крови и свинца:
Что ни год – людская смута
И не видно ей конца.
Под густым газетным лаем,
Под парламентский балдеж,
Сам торю дорогу к маю –
Сквозь наветы, грязь и ложь.
Трепыхается белье,
Веще грает воронье.
Благо, есть еще отрада –
Деревенское жилье.
На крыльце дровец беремя,
Под окошком скрип саней.
Жидкий чай, программа «Время»
И вселенная – при ней...