Н. Денисов - Стезя

С анкетой все в порядке,
Все – прочерки, тире...
Ну, резал правду-матку,
Так гласность на дворе!

Что знаю я? Компасы!
Что ближе? Синь воды!
Еще завел Пегаса,
А он не знал узды.

Манящие корветы,
Бетонная стена...
Запреты вы, запреты –
Чужая сторона.

В ресторанах, в пивных
И на прочих толкучках натужных,
Похваляясь бессовестно
Цепким умением жить.
Соберутся они,
Говоря не о «тучках жемчужных»,
Не о сини небес,
Что наивным досталось любить.

Зазвучат голоса
Жестяною и ломкой осокой,
Захрустят ассигнации – как? –
Описать не берусь!
Но молчать не могу и смотреть,
Как над болью высокой
Насмехаются эти,
Которым не больно за Русь.

Можно б мимо пройти,
Презирая роскошную скуку,
Можно б в импортных креслах
Потягивать мирно коктейль,
Если б и в кабинетах,
Верша круговую поруку,
Затаясь, не лупили
По нам же, без промаха, в цель!

Где напрасно стучаться
В двойные дубовые шлюзы,
Где стеклянному взору
Нелепы потуги стиха,
Где грустит Аполлон,
И смирнеют задорные музы,
И спешит Афродита
В пучину морей – от греха.

Потому голосит и во мне
Вековая основа,
Потому различаю,
Где истинный друг, где подлец.
Еще в сорок втором
На подталых сугробах Ростова
Это право мое
Утверждал в рукопашной отец.

Не могу я стерпеть
Их глумленья и сытого смеха,
Потому и собратьев скликаю
На общий редут.
Не пройдут! – говорю,
Откликается чистое эхо.
И собратья мне вторят:
Конечно, они не пройдут!

Потому что на свете
Есть, кроме хулы и разбоя,
И высокая правда,
И отчий небесный простор.
И стоять им, покуда
Стоят на высотах герои,
И спартанцы России
Внимательно держат дозор.

Степь да степь – перелески, околки,
Малой родины – лучшая весть.
А в околках и зайцы, и волки,
Да и лоси, наверное, есть.

Рад, что это пока не химеры,
Дорожат красотой земляки:
Не свели на дрова, на фанеру
Эти белые березняки.

Вновь мне по сердцу отчие дали,
Первобытные скрипы саней.
Хорошо, что сюда припоздали
Топоры «перестроечных» дней.

Нынче кто только ими не машет,
Кто не рушит в пылу кутерьмы, –
То застрельщики гласности нашей,
То, во гневе во праведном, мы.

В этой злой подозрительной нови,
В оглушительном реве «вперед!» –
Жаждет серость реванша и крови,
И кровавая жатва грядет.

Узнаю и напор, и манеры,
И стеклянный решительный взгляд,
И паскудный замок браконьера...
Почерк выверен. Щенки летят...

...Потом свернул я с большака,
Над степью плыли облака,
Как белые шаланды.
Далеко было до ЦК,
Как и до местного РК
Отдела пропаганды.
Я сел на камень. Бег минут
Жара в тугой свивала жгут,
Но это – к слову, частность.
Я думал, если нам не врут
И никуда не заберут,
Совсем поверю в гласность.
От прошлых болей и обид
Я был, как старый инвалид
На площади базарной:
В глазах тоска, в груди томит,
Ведь душу мне по шляпку вбит
Режим тоталитарный.
Я вспомнил цензора «лито»,
Как он вымарывал «не то!» –
Негодник и Иуда.
Как сытый, в кожаном пальто,
Начальник важничал: «Пошто
Работаете худо?»
Качал права поддатый «мент»,
Искореняя «элемент».
За что такая плата?
Но намекал интеллигент.
Вчерашний джинсовый студент:
«Система виновата!»
Ржавели плуг и борона,
Зато работала – без сна! –
Контора наградная.
Терпели Бам и Целина,
И вся – на донце стакана! –
Россия остальная…
Теперь в верхах – раздор, «война»,
В низах – густая тишина.
Чиновничьи препоны.
Не открестившись от вина,
С надеждой крестится страна
На древние иконы...
Вот так вблизи от большака
Сидел я. Плыли облака.
И жаворонки пели.
Что в этот час решал ЦК,
Не знал. Но местный наш РК
Держался за портфели.
Прогнали стадо. По земле
Скользнула тень – пастух в седле:
«Здорово ночевали!»
Потом огни зажглись в селе
И я, грустя, мечтал во мгле
Хотя б о сеновале...

За Урал от фашистов бежал,
Так и прибыл к нам – рвань да заплаты.
Но прознали: шинок содержал
В городишке каком-то, в Карпатах.