Я мну руками талый снег,
как недоумок.
Мой век не зверь – картинка-век,
плохой рисунок.
Дрожит рука, и почерк врет,
и доктор Хаос
напалм берет, его черед,
ты доигралась,
Эвтерпа, девочка-муляж,
дитя разлуки.
Терентьев крошит карандаш
и умывает руки.
Он сядет в душное метро,
помянет всуе,
как гений в траурном пальто,
его рифмуя
сквозь зубы, сквозь сплошной амбре
в душе и теле,
с душой и тенью на петле,
на самом деле.
И дольше века длится бред,
и гениален
этот бухой анахорет,
не Вуди Аллен.
«Когда бы не был я собой…»
Когда бы не был я собой,
не загремел по полной,
дурной, бесстыжий, молодой,
в спектакль немногословный
с битьем зеркал, сердец и лиц
в кустах июльской ночи,
из-за каких-то там девиц,
двух пигалиц, короче.
Но, слава богу, пронесло,
теперь гуляю в парке,
и практикую ремесло
досадное Петрарки.
Всем надобен уют, фураж,
подход с хорошим жимом,
но здесь откланяется ваш
борец с физкульт режимом.
«Задолго до азбуки Морзе писал…»
Задолго до азбуки Морзе писал,
страдая подагрой, нефтяник:
высочество ваше, отец-генерал,
используйте кнут или пряник.
Задействуйте милость и жалость свою,
и стадо заблеет прилежно,
зайдется народным «ай лав ю», «ай лю,
ай лю ли», душевно и нежно.
Диктатор, не будь отдален от людей,
ходи на работу как надо,
используя транспорт державы своей,
идущий вдоль Летнего Сада,
вдоль Спаса, где ждет тебя юный бомбист,
курсист, шариата подвижник,
а рядом в казенном жакете гэбист,
в недавнем пловец или лыжник.
Едва мы успеем открыть свои рты,
но каменной крошкой забило.
Трясутся поджилки, как нить тетивы.
Спасибо, скажи, не прибило.
Герои-строители, типа того,
что плотники-назаретяне,
уроды распяли, предали его,
а звались когда-то друзьями.
…Закончим пилить и отложим брусок,
и дачный остынет поселок,
и где-то вдали угасает гудок
и смех отдыхающих тёлок.
Шашлык и вино и на грядках щавель,
не щавель, а звук любистока,
и в небе заката легка акварель,
как глупая мудрость востока.
И радио скажет: был ранен тиран,
но жив, слава Богу, Аллаху.
И войско введут в ряд положенных стран.
Нагонят там шороху-страху.
«Пахнет палевным пшеном…»
Пахнет палевным пшеном,
самопалом,
чечевицей и вином-
краснодаром.
Генеральскою кирзой
и гвардейской,
крокодиловой слезой
казначейской.
Скоро, скоро заберут
нас, забреют
в мандельштамовский маршрут
по сабвею,
по горячим, словно лёд,
переправам.
На дорожку нам споет
Розенбаум.
От Останкино пряма
путь-дорога,
тур на родину слона,
бандерлога.
Тур на родину блохи
магаданской,
где кантуются лохи
по-пацански.
Ставит музычку старшо́й
на айфоне,
пахнет кислой анашой
на перроне.
Я люблю тебя, прогресс,
между прочим,
ведь экраны, вот те крест,
мироточат.
В Комарово теперь благодать.
На Васильевском шумно и людно.
Скоро осень, и пена опять
слижет кромку с прибрежного блюда,
и намокший, озябший песок,
прилипает к подошве, ботинок
проглотив, словно громкий плевок
бескультурщина, отрок глубинок.
Много их, голубых городов,
вросших в землю по самое темя.
В Комарово уж нет комаров,
и закончилось время.
Чайки роют обвисшую грудь
ледяного Балтийского моря.
В Комарово езжай отдохнуть
от похмелья и горя,
от счастливой и пьяной любви,
оказавшейся просто застольем,
на котором свои – не свои.
Это море, у моря спроси,
каково это быть целым морем.
Реют триколоры.
Триедина суть.
Практикуют воры
византийский путь.
Данные Госплана:
атом расщепим!
В кабаре «Осанна»
пляшет Третий Рим.
Паханы в столице,
урки на краю
стерегут милицию
в ледяном раю.
Впрочем, электрички,
паровозы, снег,
машинист по кличке
Первочеловек
песню запевает,
как ямщик-отец,
радость подступает
к горлу, наконец.
Клеветник, мормона,
пламенный гип-гип!
Телевизионным,
аки хлопец сыт
квасом да с окрошкой,
глянцевым амбре
утомлен немножко
гражданин тире
виноградарь истин,
мученик-палач,
в деле бескорыстен,
а в душе трюкач,
упоенный слогом,
перевертнем слов —
нагло бог оболган,
и́дет рыболов!
Место занимайте,
господа, в жюри,
русский гастарбайтер,
репер из Перми,
плечи расправляет,
подымает, днесь
(смехи утихают,
утекает спесь)
оглашает слово,
вещее словцо:
Поколенье молла!
Мол, заподлицо
с нашим человеком
богочеловек,
обожженный веком
зверя, уберег
вифлеемской манны.
Экспортируй дух,
а не газ в капстраны
падаванам мух.
Читать дальше