Вячеслав Евдокимов - Детство милое

Не прерывались посещенья
К деданьке только: угощенья
Перепадали там частенько,
Я уплетал их здоровенько!

И там же был со мною случай,
В душе осел что мрачной тучей.

Ворота были там из тёса,
Во двор не тыкали чтоб носа,
И был для всех запор не ложный:
Железный прут, весьма надёжный.

Вот как‒то вышел из избы я,
К нему шаги свои лихие
Пустил, с него слизать снежочек.
Лишь только начал, язычочек

Мой и примёрз к нему серьёзно…
Страх обуял меня прегрозно,
Что оторвётся рта частица,
И надо прочь бы удалиться,

Да не пускает железяка!
Ну положенье, скажем, бяка…
Так и стою, и слёзы льются,
Смотрюсь от паники весь куце.

Язык к железу всё‒то крепче
Вон примерзает, нет и речи,
Освободиться чтоб из плена,
И надо б крикнуть непременно,

Да рта никак я не разину,
Стоял, не двигаясь, картину
Собой являя, будто рыбки,
Что на крючке, усилья зыбки,

С него сорваться прочь которой,
Чтоб вглубь нырнуть вон с тягой скорой!
Так и стоял всё без движенья,
Тих, скорбен до изнеможенья

У железяки сей заклятой…
Да вышел дедушка с лопатой,
Чтоб двор очистить вон от снега.
Глядит, меня не ластит нега…

И понял всё, сказав: «Вот бес‒то!
Нашёл себе заботы место…».
Вошёл вновь в дом, пришёл с водою
Ко мне он тёплой, надо мною

Стал колдовать, лья струйкой воду
На ту железку, чтоб та сходу
И отпустила бы внучонка,
Чтоб вновь смеялся он презвонко,

Вон позабывши напрочь вскоре
Своё паническое горе.
Ура! Обрёл я тут свободу,
Помчался к зеркалу вон сходу,

Его радушны были вести:
Язык болтался мой на месте!
Но долго было ощущенье
На нём того прикосновенья…

С тех пор зимою я не лезу,
Уж языком к всему железу.

Зато деданька мне ледянку
Вдруг сделал. В школу спозаранку
Я шёл, учился, после сразу
На ней уж с горки – нету сказу! —

Катался лихо до упаду —
Такая вот была отрада!
Ледянка – как скамейка будто,
Дно было льдом её обуто,

Оно являлося доскою,
А я блаженства, нет, не скрою,
Уж восседал на верхней полке
И с быстротою не в размолвке,

Стремглав под горку вихрем нёсся,
Ногами правя, если косо
Она начнёт своё движенье,
И было это загляденье,

Ведь дно её, всё ледяное,
Скользило по снегу стрелою!
Мог править также и ногами,
Что заставлял её кругами,

А то и вовсе уж юлою,
Вращаться вместе – Ах! – со мною,
Одновременно вниз летевши,
Как будто был на ней сам леший!

И было много, так желавших
Скатиться, даже много старших.
Им отказать в моей ли силе?
Лишь в горку сами бы взвозили.

А были те, что даже в тазе
Слетали вниз в своём экстазе,
Юлой вращаяся по ходу,
Мою в том взявши тоже моду,

Спеша скатиться вновь азартно,
Ведь это было так приятно!
Наш дом далече был от горки,
Но он стоял чуть на пригорке.

На лыжи я поставив ноги,
Съезжать мог к самой аж дороге,
От дел избавясь, вечерами,
Коль упаду, не быть чтоб в сраме,

Во тьме ведь мало уж прохожих,
Не застыдят: «Упал! Ты что же?».
Катался я без палок сроду
На удивление народу,

Зато имел приспособленье,
У лыж чтоб не было стремленья,
Коль упаду, умчать куда‒то,
Ведь их собрать вновь трудновато

В снегу, без них вон увязая…
То мысль деданечки лихая
И оказалась в этом ловкой,
Соединить чтоб их верёвкой,

Концы к носкам тех привязавши, —
Ах, как умны идеи наши! —
Саму ж верёвку ту – на шею…
Вот так кататься я умею,

И не страшны бугры и кочки,
Ведь лыжи мчат на поводочке!
А для устойчивости пущей
Я с интуицией присущей

Вперёд с наклоном мчался с горки,
Присевши чуть, и взгляд мой зоркий
Сверлил пространство предо мною,
Не встал чтоб кто‒то там стеною,

В неё чтоб больно не вонзиться,
А то нам будет враз горчица…
Вот так же я с пригорка поздно
Съезжал однажды. Тьма. Морозно.

И уж пора домой бы надо,
Как вдруг прегромкая тирада
Тревожных слов тишь поразила,
И их была такая сила,