Галина Рудакова - Когда цветёт светлынь-трава. Стихи

Живи, мой Север, песнями звени, —
любимый край, я здесь не на постое,
и мне так важно это сохранить:
родной язык, обычаи, устои.

Как много солнца в говоре твоём,
как много самобытного, живого!
Стелю на снег весенний суровьём
родное, не отбеленное слово.

Снишься матерью и отцом,
Золотым, с васильками, полем.
А в лесу, за дорог кольцом
Родника звенит колоколец.

Это родины вечный зов,
Дух полей и лугов медвяный,
Где любой цветок – бирюзов,
Где покой белой ночи мляный.

В травах, пахнущих чабрецом,
Заблужусь средь твоих раздолий.
Прозвени расписным словцом,
Долгой песней о русской доле!

Потускнеет речная синь,
Сгаснет озеро голубое,
Но останется, негасим,
Свет любви, что зажжён тобою!

И когда в суматохе дней
Прозвучит дорогое имя,
Васильковый ветер полей
Над землёю меня поднимет.

По осенней поре
навещаю места эти дивные.
Отзвучало здесь детство,
как заигрыш жизни, судьбы.
Здесь родители наши
гуляли с тальянкой да с ливенкой,
А теперь вот жилой
ни одной не осталось избы.

Я стою и смотрю,
и ничто не нарушит безмолвие,
Только сердце стучит
да глухое волненье в груди,
А из прошлого вдруг
колоколенка выплывет звонная —
И сквозь дымку времён
развиднеется там, впереди…

На высоком угоре,
где дорого всё и любимо,
Красовалась она среди житных полей
до войны,
На неё любовались всегда
проходящие мимо,
И звучал благовест
над лесами, над руслом Двины…

Всё быльём поросло,
всюду травы здесь непроходимые.
Где тропинка, которой
о празднике шли на поклон?
Лишь крутые ветра
раздувают платки пестрядинные
Прихожанок-берёз,
что, смиренные, встали на склон.

Пролетят журавли,
оживёт с ними высь бирюзовая.
Кто помашет им вслед
на пустынных дорогах села?
Голосам журавлей,
сердца вечному, тайному зову ли? —
Как собратья, в ответ
вдруг откликнутся колокола.
.

Всё единственным именем названо.
Уходить от себя не спеши!
Вороже́я моя златоглазая —
осень таинство в сердце вершит.
И опять ты, ведомая в прошлое,
ищешь детства затерянный след…
А найдёшь русло речки заросшее,
старый мельничный жёрнов в траве,
под рябиной кресты – на погосте,
да в часовне мерцающий свет,
словно зыбкий, светящийся мостик
от живых – к тем, кого уже нет.
Вы одною деревней взлелеяны,
вот и дом твой – родительский – здесь.
Ветра лёгкое дуновение
долетит как ответная весть…
Не печаль это – боль неотвязная
наплывает, туманит лицо:
листья падают сердцеобразные
на родное крыльцо.

Буево – так называется холм. Его склоны отвесны.
Эхом доносится давних событий отвестье.
Топса-река отражает развалины храма.
Время – текучими водами слева и справа.

Время пьянит, как вино, всё сильней его крепость.
Только закрою глаза – вижу чудскую крепость.
Буево мрачно хранит её скрытую тайну.
Лобное место, продутое всеми ветрами.

Помнит оно новгородцев – поборщиков дани.
Чудь покорить непременно хотели славяне,
Силой оружья заставить принять православье.
Сыпались с Буева чудские стрелы и камни…

Я ли стою над простором, над вольною Топсой,
Над вековыми лесами с болотистой топью,
Там, где звенит тетивою речная излука,
Чувствую тяжесть копья и стреляю из лука?..

Чудь уступила однако славянам упорным.
Переплелись под землёй навсегда наши корни.
Может, вселились и в нас их отважные души.
Память осталась – в названиях сёл и речушек.

Даль необъятная. Ветер. Река обмелела…
Время – текучими водами справа и слева.

Помню, что девочку звали Марусей.
Мальчика, кажется, звали Иваном…
Хлопали крыльями лебеди-гуси,
Те, что гнались за детьми неустанно.
Вот они, вытянув длинные шеи,
Громко шипят и хватают за пятки…
«Яблонька, яблонька, спрячь нас скорее!
Ветки густы твои, яблочки сладки!..»

…Дикие яблочки – меньше рябины —
Внучка домой приносила в кармане:
«Сколько на яблоне их уродилось!
Злющих гусей она тоже обманет!»
…И нарисует её, и раскрасит
В яблоках низко склонённые ветки,
А на вопрос: «Чем закончилась сказка?» —
«Знаю, конец был счастливый!» – ответит.