Аркадий Застырец - Изображая Чкалова

Беззастенчивой тьме вопреки.

И с луною нас двое выходит

На сухой от мороза песок.

Панегирит мой голос и одит

От подводного на волосок.

Не боюсь я уже захлебнуться,

Можно залпом и весь океан

С Антарктиды китайского блюдца,

Ледяной наклоняя стакан.

До рассвета в бессоннице двое

Остаётся нас бредить с луной.

Наступает на грудь нулевое,

Надвигается белой стеной…

Но наверно ни глуби, ни глыбы

Не заставят меня замолчать,

Если слышат во тьме даже рыбы

Каждой буквы звонок и печать.

Если звёзд изумрудные свёрла

К атмосфере в прозрачный притык,

И клокочет продрогшее горло,

И касается Неба язык.

Ловля соколом дрозда, толстая перчатка,

Птичий глаз острей гвоздя в роковом кресте.

Ветром перья теребит солнечная хватка

И тревожный бубенец на рябом хвосте.

Горны, трубы над травой, золотые сети,

Дева-пламя на коне, перебранка псов,

Чистый воздух и на том, и на этом свете —

Отворяя, поутру прогремел засов.

Ну же, ловчий, поспешай! Весело без шапки!

Сзади вьётся епанча морем грозовым…

Серый кролик на руках у моей арапки,

А у рощи над рекой стынет белый дым.

Ловля соколом дрозда и желанья взглядом,

Долгим летом на огонь до смерти летим,

Упиваемся любви и надежды ядом,

Каждый думает: – Ничто! Выйду невредим.

Каждый верит, что земля мягче тёплой ночи,

И, поводья отпустив, дышит на износ.

Только жизнь охоты всей на версту короче,

Даже рысью не длинней, чем на вёслах плёс.

Зачем нужны подробности и лица,

Когда, хоть этак выверни, хоть так, —

Смывает всё и даже не клубится

Космический по смерти нашей мрак?

И там, в несоразмерной нам громаде,

Непостижимый властвует закон…

И где искать ответ, чего он ради

Над вечностью не нами возведён?

И что он есть? Какие дозволяет

Решения, свободы и права,

Когда миры навеки разделяет

Растущая от взрыва голова?

Где прорасти зерну весёлой веры

В неуязвимость тающих сердец,

Когда лишь неизвестности химеры

Вцепились в края зимний леденец?

Каких еще нам ждать чудес и правил

Каких искать в галактике планет,

Когда Христос воскресший нас оставил

И космонавт сказал, что Бога нет?

Точно ржавые ножи

И тупые свёрла,

Ходят по двору бомжи —

В полусмерти горло

Или горькую со дна

У кирпичной будки

Пьют до полного темна

Грозовой побудки.

Оттого ль черны лицом

Без тепла и дома,

Что скелет их невесом,

А душа весома?

Нет, уже и от души

Мало что осталось,

И в глазах – одни шиши,

Мокрая усталость.

Вспять к себе не повернуть,

Притулившись к сукам,

Умереть, а не уснуть

Под чугунным люком.

Прозрачно поутру,

Из бури в утро, прочь!

Брат повстречал сестру

В двенадцатую ночь.

В двенадцатом раю

Сестру увидел брат.

Я вас боготворю,

И герцог тоже рад.

И герцог рад на борт

С Цезарио взойти,

Ему не брат сам чёрт.

Виола, погоди.

Галеры обойдут

Губительную мель,

Всех на закате ждут

Прощенье и постель.

Как простыни, снега —

На куполах вершин,

Иллирии брега —

Под кровом серых льдин.

Оставив мрачный скит

И буковую жердь,

Оливия сразит

Любовью – брата смерть.

Воскреснет брат с утра

И, разбивая лёд,

Как герцога – сестра,

Оливию найдёт.

В двенадцатом часу,

Едва часы пробьют,

Застынет на весу

Обмякший парашют,

Удары, голоса,

Антонио побег…

И с мачты паруса —

Как простыни и снег,

Повалятся, точь в точь

Как снег на сад и дом,

В двенадцатую ночь

Мы все тут оживём.

Вот вам от ведущего в замок отмычка:

Мы просто привыкли. Всё – только привычка —

К дыханию, зрению, речи и слуху,

Привыкли к рождению звать повитуху,

К рассвету привыкли во имя заката,

К тому, что за всё полагается плата —

За шелест прибоя и грохот вагонных,

За шёпот любимых, счастливых и сонных,

За улицу, смытую ливнем по окнам…

К тому, что и эта наука не в прок нам,

Не в прок и спасение грешным и страстным,

К земному вращенью телами причастным,

К весеннему, грозному – собственным ростом,

Не внемля ни граю ворон над погостом,

Ни строгим рецептам своей медицины,

Ни лазерной точке последней причины…

Но верим хождению Бога по водам,