Аркадий Застырец - Глубинная почта

Вермишель в коридоре, где свода белёной горе
Бесколёсно воздета простая дамоклова рама
И в холодном железном – помятом?! – помятом ведре
Отражается в мокром локтями белёсыми мама.
Вермишель разлетается,
взрывом голодных времён

Перекинута в розу ветров за рассветом, распадом…
И – накормленный силой, обманом, отцовским ремнём —
Я в букварь уезжаю несчастным преджизненным взглядом.
Ну, кого мне, скажите, кого же мне благодарить
За свершенье пути к экскаватором взрытому свету?
Если Бога вам нету и тьмой обрывается нить…
Неужели Хрущёва? Но вот уж и Ельцина нету.
Лишь в полуденном мареве липнут к лицу,
И приходится рвать, чтоб отбиться,
зелёные ветки:

Мах – и шаг, мах – и в спину уткнулся отцу…
А по краю карьера, шатаясь, гремят вагонетки.
Вот и мы на краю, опрокинув сияющий взор…
Опадает, шурша позади,
вермишель в коридоре,

А у нас под ногами зияет бездонный простор —
Может, воду из неба зальём, и получится море?

Рождены же вплоть, не на бумаге,
От живых страдающих отцов
Почтари лошадные – Пинягин,
Малышев, Недодьев, Воронцов…

Чай, не тля, не дышащие дыры…
Погляди внимательней, сестра.
Как сидят парадные мундиры
На восьми кружочках серебра!

Как блестят мерлушковые шапки
В солнечном морозе января
И шуршат конвертики в охапке,
Сургучами стиснуты не зря!

Пусть на обшлагах чернее ночи
Стылым трактом скучного житья
Время оботрёт и насмерть сточит
Узелки казённого шитья —

Допьяна, без мысли и не глядя
Через пыль и темень, где звезда,
Знает Бог, какого счастья ради
Вся эта неслась белиберда.

Ищи среди цветов,
За влажною подкладкой,
В пыли разбитых слов
Притихшего украдкой,

Ищи в огне земли,
Весной благоуханном,
В бесцветном корне тли,
Надёжном, постоянном,

Под маленьким стеклом,
Зелёной золотинкой,
Растаявшим числом
И прошлогодней льдинкой,

На масляной воде
По следу водомерки,
Ищи его везде,
До смерти и поверки.

Найди его, найди,
Отчаянье развеяв,
За шелестом в груди,
Земной оси левее,

В борении крыла
И спёкшемся сугробе —
Как жизнь тебя нашла
У матушки в утробе.

Как бы добраться до неба Монголии,
Огненно ясного, медленно грозного?
Только не надо про нёбо магнолии
Врать на ходу из вагона нервозного.

Может, мне сдаться секретным товарищам
С белыми лампами и папиросами,
Тварям, пытающим, бьющим и старящим
Не подлежащими свету вопросами?

Может, мне прыгнуть с раздутыми жабрами
С крыши обкома, алеющей скатами,
В путь, проведённый во сне дирижаблями,
Газом горючим летуче раздатыми?

Или в «Победе» с покатою крышею
Ехать бензиновой степью казахскою,
Краем, где кажется дальше и выше и
Гулко застелено плиткой метлахскою?

Или по лесу в рассветном волнении
Топать, шурша всевозможными травами,
Живородящими время от времени,
Верхними, нижними, левыми, правыми…

Может быть, менее мне или более
Боли отпущено до преткновения
И не увижу я неба Монголии?
Ну, так тем более! И тем не менее…

В дремучем саду на старинной картинке
Весь воздух завален штрихами лучей
И нежно царапают кожу песчинки,
Когда поднимает глаза книгочей

От жёлтых страниц к небесам за границей,
Где птицы застывшие в гору летят
И пахнет иголка гравёра зарницей,
Пуская в штриховку расчётливый яд.

И тучи на страже стоят горизонтом,
И греки в ущелье незримо бредут
Над чёрным, эвксинским, безжалостным понтом
В грузинского царства железный кунжут.

В дремучем саду начинается ужин,
На белую скатерть – тяжёлый листок,
И мёртвый живому до смерти не нужен…
Но мёртвый и так уже не одинок.