Аркадий Застырец - Изображая Чкалова

И чтоб из рук ольховое

Не выпало весло.

Утопи ты свои корабли

В этих водах слепых и угрюмых.

Не бросай якорей, не юли,

Не ищи себе ценного в трюмах.

Сухари и разбавленный ром,

Кипы чёрного мокрого джута…

Утопи их под звёздным крестом.

Удиви своего баламута.

Всё – на дно вместе с гневом твоим,

Как комар полуночный, писклявым.

Не суди, будто сам не судим.

Хватит плавать маршрутом корявым.

Снова солнце с луной потеряв,

Что ты делаешь там с парусами?

Ты не лев и тем паче не прав,

И дрейфуешь на запад частями.

Утопи все мосты и труды

И в хромой протекающей шлюпке

Правь туда без еды и воды,

Где границы морозны и хрупки

И звенят одиноко слова,

Повисая в белёсом просторе…

Правь туда, где надежда мертва

И свинцово открытое море.

Только там и увидишь свою,

Как нигде, невозможно яснее…

Только там, на отвесном краю,

В темноте и во льду цепенея…

Ты сочиняешь «Книгу перемен»,

А за окном и льдом – тебе знакомо? —

Составом тёмным вылинявших стен

Маячит пароход родного дома.

Пятиэтажный долгий силуэт

В тумане зим и летнем балагане…

Предъявишь проводнице свой билет,

А на перроне – пёстрые цыгане;

Мундир на майке, курит отпускник;

Осталось три минуты остановки;

Мужчина в тапках и командировке

Бежит за лимонадом напрямик;

По радуге внизу мазутных пятен

Путеобходчик походя стучит…

А проводница смотрит и молчит:

Ей твой билет просроченный невнятен.

Давай о Китае. Я верю в пекинское утро,

Где солнце касается светом изогнутых крыш…

Ну ладно, я не был. Мне снилось, как будто, как будто…

Такое бывает – всё видишь, как будто не спишь.

И видишь, и дышишь, и гонишь полночную змейку

На небо, а небо такою грозит синевой,

Что крепко берёшь на балконе железную лейку

И льёшь – поливаешь фиалку, пион и левкой.

Давай о Китае. С рассветом спешат на работу

Борцы, водоносы и дворник с лохматой метлой…

Забудем про Гамбург. Давай по пекинскому счёту

Столкнём и оценим шмеля с неусыпной пчелой.

Давай о Китае, на память и смерть обречённый,

Зачем на земле мы короче дождя и травы?

Кровавому цвету границу рисует зелёный

И медленно пасть разевают бетонные львы…

Если бы ясно вначале мне Силы сказали:

– Вот тебе небо и море, а после конец…

Стал бы я спорить? Спросил бы у Бога в печали:

– Где твоя лодка и где твоя птица, Отец?

Что мне за то полагается? Что мне за это?

Даром ли белое буду на свете терпеть?

По сердцу ль осень и лучше ли душное лето?

Весело ль будет метели испробовать плеть?

Кстати, зима. Может, хочется мне холоднее?

Или совсем отменить холода в Новый год…

Утру ли вечера быть для меня мудренее?

Ночи ли ум неусыпный забрать в оборот?

Если бы воля дана мне была до рожденья,

Чем бы ответил на планы творенья Творцу?

Лучше ли сна мои самые светлые бденья?

Лучше ль овце, чем нашедшему в яме овцу?

Рака в раковины раке

Аз, ныряя, сторонюсь

И боюсь, как злой собаки,

Жгучей нежности медуз,

И дрожу, когда мне рыба,

Мимо кинувшись тишком,

Жаброй тронет рёбра, либо

Ногу – острым плавником.

Не моя ты, море, доля,

Хоть и с образом небес!

Мне полей милее воля

Да в июле светлый лес,

Где пригреет солнце сладко

Через листьев облака,

И лисы кустом украдка,

А в ветвях – бурундука.

Мягко стелются иголки,

Будь то ёлка или ёж…

А случись навстречу волки —

Белой бабочкой порхнёшь.

Сходишь к врачу – и захочется жить,

Дышится легче с рецептом в кармане,

Точно суровая в пуговку нить

Вдета и накрепко – в облако ткани.

Не оторвёшься, душа моя, врёшь!

Снова крадётся любовь к изголовью,

А в рукаве у ней – ведомо – нож,

К марту по снегу притянутый кровью.

Ох, и хорош он! Медвяная сталь

Непререкаема в солнечном блеске:

Каждую высветит в пальцах деталь —

С долу клинка до клейма арабески.

В каждый прицелится сердца удар,

В самую точку зеницы вглядится…

«Я, – говорит, – тебе радость и дар».

«Аз, – проповедует, – синяя птица».

Ты и поверишь и с нею летишь

В Грецию греться, в Италию таять,

В Англию – что?.. За окном рассветает

И на прощание капает с крыш.