Виктор Подгорский - Культурный слой

Из кожи серпом пусть ту землю пожнет.
Петрушка, тимьян, розмарин и шалфей.
И в сноп вересковый жнивье соберет,
тогда она станет любимой моей.

На ярмарку в Скарборо едешь, скажи?
Петрушка, тимьян, розмарин и шалфей.
Той, что там живет, обо мне расскажи,
той, что была любимой моей.

Мы на Пасху в лесу выпускали чижей.
Воздух день ото дня становился свежей.
Обходя стороной скорлупу от яиц
мы искали приют для немолкнущих птиц.

С недоверием хохлились птицы сперва,
но потом улетали, помедлив едва,
в бирюзовой навек растворясь вышине,
только клетка пустая стояла на пне.

Над холмом в синеве разорялись стрижи,
может быть это в них превратились чижи.
Погрустневшие, мы возвращались домой,
чтобы птиц завести себе снова зимой.

Когда листья октябрь подметет со двора
снова птичьего рынка настанет пора.
Горстку проса сжимая в кармане в горсти,
время на зиму стаю чижей принести,

пропуская овсянок, чечеток, щеглов,
строй собачьих, кошачьих, куриных голов,
канареек и ар обходя стороной,
снова вместе с чижами вернуться домой.

Чтобы снова седой словно лунь продавец,
старый, грустный, взъерошенный птице-ловец,
вслед угрюмо смотрел и не мог нам простить,
что купили чижей чтобы их отпустить.

Залы парка быстро меняют цвет,
вместе с ним потолок меняется и паркет —
парк живет примерно также, как и дворцы —
постоянно друг друга сменяют его жильцы,

для себя решая, что пыль, а что вечность здесь.
Все меняется в парке, но что-то такое есть,
что незыблемо в замке этом, помимо стен.
Может быть совокупность жильцов и его систем.

Может быть совокупность их форм, отношений их,
звуков, запахов, мер и весов и сердец живых,
видов птиц и крон склонившихся над водой,
что-то вроде системы распознавания свой чужой
говорящее всем, кто вблизи оказался и кто живой:
Это именно этот парк и никакой другой.

Вздохи озябших листьев.
Облака шелестят над нами.
Мы идем по тонкому мосту
над дрожащими зеркалами.

Мы идем замирая от страха,
будто мост оборвется,
и ступить на него обратно
не придется.

Солнце мигает луне
из-за туч несмело.
Нас вода отражает вовне
как сумела.

Неизвестно, что там впереди,
но вокруг темнеет.
Вся надежда, что кто-то один
перейти успеет.

Шаг
– и снова колеблется мост —
душа убегает в пятки.
В темном зеркале ближе до звезд.

Все в порядке:

Вздохи озябших листьев.
Облака шелестят над нами.
Мы идем по тонкому мосту
над дрожащими зеркалами.

Зеркала разбиваются вдребезги,
в них вода заполняет все пропуски
ни покоя не зная, ни отпуска
каждую ночь, каждую ночь.

Это все потепления происки,
да зимы постоянные вылазки,
из прошедшего времени выписки
каждую ночь, каждую ночь.

Так река по утрам просыпается,
отражения в лед собираются,
и опять зеркала разбиваются
каждую ночь, каждую ночь.

И под скрежет прошедшего вскрытия
уплывают на льдинах события,
и во сне происходят открытия
каждую ночь, каждую ночь.

Зеркала разбиваются вдребезги,
в них вода заполняет все пропуски
ни покоя не зная, ни отпуска
каждую ночь, каждую ночь.

Заблудился и исчез.
Стерла рябь его следы
в темном зеркале небес,
в отражении воды.

Ни концов нет, ни начал
в отраженьи облаков.
Отражается причал
в отраженьи берегов.

Где закат и где восход
невозможно разобрать.
Затерялся теплоход —
невозможно отыскать.

Растворился в зеркалах,
где-то в облаке исчез,
рябью всколыхнув впотьмах
отражение небес.

На дне обнаружив судно,
ты можешь пробраться внутрь.
Там нет никого, и в недрах
не прячутся водолазы,

ныряльщик не сможет долго
ждать в затонувшем судне.
Чувствуй себя спокойно,
здесь можно не ждать засады.

На затонувшем судне
не становись беспечен.
Может что-нибудь отвалиться,
всех рыб распугав окрестных,