Виктор Подгорский - Не случайно

Переводят часы. Драгоценные убегают.
Переводят часы ежедневно, ежеминутно.
– У меня нет времени, дорогая!
– У меня нет времени, абсолютно!
У меня нет времени, есть потери.
Их количество – мера прошедшей жизни.
Все исчезнем. По крайней мере
фотки шлите нам с запоздалой тризны.
Завтра не будет завтра,
а может быть и сегодня.
Останется только последний завтрак,
да сигарета потушенная на сходнях.
Вот человек, покурить вдруг вышел,
или не вышел из перехода.
А оказалось – из этого мира вышел
в места, где нет места времени года.
С каждой минутой в груди все чаще
бьет колокольчик гулко, с отдачей в темя:
пока ты спишь в своей мыслечаще
ты переводишь время.
Все переводят время.

Похоже, приятель, крышка.
Другого пути не будет.
У лодки пробило днище.
Ее океан остудит

водой ледяной и чистой,
не выпустит силуэта.
По берегу не мечись ты,
теперь бесполезно это.

Все там, в глубине прозрачной
с названием странным Вечность,
где капитан наш мрачно
уставился в бесконечность.

Брось, толща воды – как время,
и в ней не отыщешь лаза,
от берега прячет темень,
а берег – от водолаза.

До дна донырнуть не хватит
ни прочности, ни дыханья.
Поддавшийся ей заплатит,
но не потеряв созанье

в ее зазеркалье канет,
а каплей, слезой соленой.
И все же все больше манит
в глубь отблеск ее зеленый.

вода, ведущая перепись
отраженного в ней населения,
рябь, скрывающая наслоения дней,
отраженных в ней,
волна, хранящая смытые имена,
р о с а, п о к р ы в а в ш а я
з а б ы т ы е п и с ь м е н а,
цунами, жизней людских стена,
цунами, жизней людских стена,
цунами жизней людских,
стена цунами.
слеза, наших мыслей полна,
дождевая вода, хранящая путь,
стекло ледника – манящая жуть,
снег, коснувшийся кончиков век,
русла куда-то сбежавших рек,
пар, облегчавший пустынный жар,
пар поцелуев застывших под снегом пар,
осенняя грязь, весенняя слякоть, пот,
бурая жижа песков, черная жижа болот —
все это одно
МОРЕ.

Если время – вода, то, наверное, мы – корабли,
баркентины, фрегаты, посудины из плексигласа.
Между банок все время лавируем, и на мели
остаются суда, не нашедшие верного галса.
Кто не выдумал паруса, тот не войдет никогда
сквозь проливы любви
в океаны безумных открытий.
Кто-то морю не верит, на рифы бросает борта.
Их обломки уносят течения бурных событий.
На моторном ходу пролетая моря перемен
наши флагманы следуют знакам
подкормленных чаек,
оставляя ведомым лишь крики их слушать взамен
и молиться на парус, поскольку темнеет
и ветер крепчает.

Люблю бродить у моря в шторм,
закончив все труды,
когда лишь чайки ищут корм
у вздувшейся воды,

под волн тяжелые шлепки
по спинам валунов,
когда горят лишь маяки,
когда не нужно слов.

Все пахнет йодом и гнильем,
а галька холодна,
и окружает водоем
лишь пустота одна.

Быть лучше альбатросом здесь,
когда гудит прибой,
когда рокочущая взвесь
заполнит берег твой,

когда на крепнущем ветру
качаются стволы,
когда лениво, тяжело
вздымаются валы.

Пожалуй, только с высоты
и можно рассмотреть
как из бурлящей пустоты
прибой выносит смерть,

как мир всесилен и суров,
где место в нем твое,
как время превращает кровь
в ненужное гнилье.

Что ты смотришь, как рыба-удильщик,
на меня сквозь недвижную тьму,
ты не видел как черный курильщик
задыхается в едком дыму?