Михаил Чевега - Жизнь замечательных

позвонил на Серебрянный Дождь,
сообщить – на Сущёвке, мол, пробка.
вдруг, направо – красотка: сумка, укладка, бровка,
осиная талия…

ну, бабац – и авария!

я на радио в автоответчик вещаю,
грустно так сообщаю,
что пусть мне и неловко,
хоть девушка замечательна,
но теперь уже встала Сущёвка
наверное окончательно.

пришла на работу в том же, что и вчера.
такая же как вчера: нарядная,
пахнущая духами.

только колготки другие.

тихо зашли в сумрак лифта
я, николай и лида.
вкусно пахли шамнунем,
югом, морем, июнем
длинные волосы лиды.
они как солнцем облиты,
приправлены ноткой мяты…
вдыхали мы прелесть лиды
с нулевого по пятый.

а с пятого – коля-голем
душил меня алкоголем.

встретил её случайно на Нижегородской, в кафе,
рядом с домом, где она когда-то жила.
мы встречались:
сколько уже назад – восемнадцать, семнадцать?

кучерявая, ладная, в шелестящей как осень юбке,
и даже – не по сезону – веснушки.

заехала с сыновьями (трое) проведать родителей.

– Не узнала тебя.
Когда подошел, – подумала, – одноклассник.
И только потом, когда засмеялся,
вспомнила по клыкам.

по клыкам.
я потом долго думал.
прям, вот так и сказала.

а когда расставались уже —
обняла.
не приличия ради, как это обычно,
а как своего.
это сложно словами.
но вы, наверно, и сами знаете, как бывает,
когда она обнимает
как своего.

приходила с работы
включала масляный радиатор
но пока он нагреется
холод такой
носки свитер
на кухне плиту плиту
электрическая не очень
в прошлой на войковской
газовая какая
была замечательная
руки над ней протянешь
и застываешь

весёлое
золотое
пламя
шумное
такое
родное
такое
живое

как те хризантемы.

– не, с колей мы разошлись,
да не, ещё в декабре,
сразу же после кризиса:
сколько ему говорила
про ипотеку,
долбила ему, дураку, долбила..

оль,
ну сколько можно мотаться
по этим съёмным окраинам не дороже тридцатки?
ещё когда повторяла:
бери, пока предлагают!
вальцова как-то одна тянет в химках?
катя и сева в ховрино сразу двушку!

оль, да по мне хоть клетушку!
хоть в жопе мира!
но свою, понимаешь, свою!
завтра что поменялось – и на улицу с чемоданом,
а он мне про францию, блядь, про париж,
веками, мол, люди живут
на съемных квартирах.
я, оль, в париже, может быть, и согласна,
но пока в бибирево – хочется, знаешь, свою.

а потом ещё, оль, ферма блядская эта,
и кто их только придумал?
как мальчик маленький, зла не хватает,
всё выращивал репу какую-то,
рожь, овёс,
ужинаем сидим, а он всё тыкает пальцем:
сколько у него курей приросло,
сколько свинов.
ночью, ты не поверишь, проснулась, будто корова
мычит,
так этот стоит в труселях,

в экранчик светящейся
лыбу давит.
два часа ночи.
нормальный вообще человек?

сельский кооператив, говорит,
хочу создавать
наподобие «лавкалавка».

зверобой продырявленный,
сухой экстракт
из корневищ валерианы,
на рассвете привеченной,
листья мелиссы лекарственной,
боярышник однопестичный
и колючий,
не гнущийся на ветру
стебель
пассифлоры инкарнатной,
которую после заката
зовут страстоцветом,
соплодий хмеля,
и ты,
чорная бузина,
и ты, камедь ксантановая,
и ты, магния стеарат,
и жолтый оксид железа

в таблетки овальной формы восстаньте!

двояковыпуклые!
покрытые оболочкой
бледно-зеленого цвета!
с разделяющей риской!

слышите!
обязательно!
с разделяющий риской чтобы!

Шёл через Рижскую эстакаду.
Нёс на щеке помаду.
Словно награду
нёс.
Точно волшебный знак.
Молодой весёлый казах.

Электричка внизу свистела.
Тучи мялись.
А у него сердце пело,
глаза смеялись:
видимо, вспоминали
подробности как любили.