Михаил Солдаткин - В пору золотую

Нырну в купе на верхний ярус,
прикроюсь тонкой простыней,
мне раньше ехать не случалось
по рельсам в прошлое, домой,
душа от счастья волновалась:
куда несет тебя, родной?
Но я, как истинный больной,
с печальным городом расстанусь.

Я там, где шепчут ковыли,
увижу степь, да вытру слезы,
мне совесть грешная велит
из сердца вытащить занозы,
в дороге шлепать по пыли,
ведь в детство ноги привели,
вернуться вечером с покоса,
застать закат в речной дали…

Такие вот метаморфозы.

В сумасбродную снова поверив затею,
я смелей становлюсь, поднимаясь по трапу,
приключений дождался, но врать не умею,
и доверился новому в жизни этапу.

Только молодость может подкинуть забаву,
от которой в пятнадцать «поедет крыша»,
кто научит моряцкому делу ораву,
чтобы толк из салаг непременно вышел?

Впереди испытания вздыбленным морем,
я всегда относился к нему с почтеньем,
мы поблажек не ищем и честь не уроним,
уповая на выдержку, смелость, везенье.

Из юнцов мы пытаемся стать мужиками,
закалив свою волю, уняв истерию,
нас бывалые люди зовут моряками,
мы в трудах покорили морскую стихию.

Я на стуле ссутулился, весь в напряженьи,
я ловлю тонкий смысл своего движенья
за искрящейся мыслью залезу в глубины,
как в альбоме, листая немые картины,
отвлекусь от работы, откинусь на спинку,
и услышу заезженный скрип пластинки,
тихий голос возник на одно мгновенье,
может, он мне подскажет простое решенье.

Разлетелась осколками та услада,
что любовью звалась, может, так и надо,
утонула, развеялась – не вернется,
мне печаль да разлука пока остается,
кто на помощь придет, не найти ответа,
ведь душа моя в горе почти раздета,
за любовь еще можно успеть побороться,
может, счастье откликнется и вернется…

Мне бы сесть на пенек да расслабиться,
ведь в ногах и мозгах – круговерть,
перед выходом в свет приосаниться,
и при виде тебя не бледнеть.

Я из леса зеленого, темного,
наконец, ту дорогу нашел,
лешака я надул вероломного,
поллитровку поставив на стол.

Ох! Проснется он завтра, умоется,
лучший друг – да за юбкой сбежал!
мне потом все обломится сторицей,
как -никак – он меня уважал.

Ну, а юбка ведь точно не ведает,
что ее присмотрели в лесу,
вот петух за избой кукарекает,
отловлю, да задобрю лису.

Разорался, весь лес нервирует!
Ба! Да вот и хозяйка сама,
на плече коромысло вибрирует
и бежит по ногам бахрома.

Ну, дальнейшее знать не стоило,
мне досталось от своры собак,
это силы бежать утроило,
ну какой же я был дурак.

Пролетел я пенек – не расслабился,
надо лешему харч выставлять,
через месяц я вновь приосанился,
но с женитьбой решил подождать.

Я сломаной кукле приделал ногу,
она ж без ноги целых двадцать лет,
и клей и шурупы пришли на подмогу,
и внучкин из города теплый привет.

Сидела красавица тихо на полке,
глаза отрешенно смотрели вверх,
жена, как всегда, в огородной прополке,
а мне искупать свой давнишний грех.

Веселая кукла ходила за ручку,
в коляске каталась, сидела в авто,
росла и растила любимую внучку,
меняла и платьица, и пальто.

Случайно ее уронил с крылечка,
упала с размаху в осеннюю грязь,
с тех пор я не слышал ее сердечка,
сидела в кладовке, от всех затаясь.

И надо ж такому случится было,
весь хлам, что скопился, решили убрать,
и вдруг о прошедшем душа заныла,
ведь нужно красавицу нашу спасать.

Теперь восседает она на кушетке,
глаза, словно сливы, цветущий вид,
я куклу с утра не узнал в кокетке,
и сердце теперь за нее не болит.

Отцвел в углу заброшенный жасмин,
он был один и я совсем один…
цепляясь за ушедшее ветвями,
цветы бросает жухлые горстями,
не думая, что будет впереди,
Заклинит что -то тяжкое в груди,
зажжется подсознание огнями,
но путь в закат уже неотвратим.