Михаил Солдаткин - В пору золотую

Теперь смогу достроить пирамиду,
найти в просторах моря Атлантиду,
я многое узнать смогу – свободен,
рубеж непониманья нами пройден.

Но я остался ниткой без иголки,
как овощ без заботливой прополки,
и, хоть свобода бьет мне по карману,
звонить, писать и плакаться не стану.

Уехала – и в небе брешь стянуло,
и боль от пережитого уснула,
но в мыслях беспорядок – сценка бегства
напомнила песочницу из детства…

Изъедена ржавчиной плоская крыша,
в том доме годами никто не живет,
у них не заладилось, так уж вышло,
их тени ушли от закрытых ворот.

Ушли друг за другом – и жизнь иссякла,
Людей не осталось, такая судьба,
торчит из бревенчатых срубов пакля
и в облике дома – немая мольба.

Штакетник провис и веранда внаклонку
провисла углами до самой земли,
печная труба покосилась вдогонку,
рассыпав осколки свои в пыли.

Осталась сирень сиротой у забора,
противясь, как прежде, вселенскому злу,
она каждый год зацветает с укором,
в забитом крапивой переднем углу.

Соцветья красивы и запах тревожит,
но век ее тоже подходит к концу,
когда -то она упадет, быть может,
с протянутой веткой к гнилому крыльцу.

Пробежала судьба по канавам и кочкам,
извалялась в грязи и на солнце завяла,
под конец утомилась, махнув платочком,
да под траурный марш от меня слиняла.

Вот же горе какое, куда ж без судьбины,
И, с напуганной насмерть, кривой душонкой
я до друга дойду, у него именины,
может, капель нальет, да предложит тушенку.

Обожаю консервы и черт с ней, с судьбиной,
не ломать же себя под ее капризы,
капли голову вскружат, потянем резину,
нам в заоблачный дом не давали визы.

Вижу живность загадила двор, всюду мыло,
поскользнулся, упал – только этого мало —
на меня волкодав устремился с тыла
и оса запустила под куртку жало.

Вот, что значит менять на ходу направленье,
вечер быстро закончился, я изумился
растерялась сноровка, не впрок леченье,
я в стогу на соломе с утра очутился.

Не теряйте судьбину, не ешьте консервы,
ведь трагедией могут дела обернуться
захудалую жизнь, что попортила нервы,
я прошу со слезами ко мне вернуться.

Горластые чайки уже улетели,
и ласточек быстрых не виден полет,
мелькают за окнами дни и недели,
а август спешит на последний фокстрот.

Я пуговку, сидя, кручу на рубахе,
смотрю, как беснуется лето кругом,
все рядом в движенье – от тли и до птахи,
обычный в июле природный дурдом.

Жара нестерпимая, нет суматохи,
над лесом – унылых медуз облака,
и дождика редкого малые крохи
картину не выправят, даже слегка.

Хорошее время с утра и под вечер,
мне легче становится в мыслях витать,
на зорьке, когда небосвод расцвечен,
в шезлонге о многом приятно мечтать.

Несметны дары подмосковного лета,
не надо спешить никуда поутру,
поливкой займусь, не спеша, до обеда,
чтоб как -то чуть – чуть урезонить жару.

Я лучезарную звезду
в мечтах навечно уведу,
пусть наслаждается она
в ночной прохладе,
скупую высушит слезу,
уймет тревогу и тоску,
сияет ярче всех всегда,
как на параде.

Я плохо видеть стал во тьме,
стою в печали на холме,
безбрежно небо
и созвездий самородки,
звезда с собой возьмет беду,
ее вовек не подведу,
отдам тепло свое последнее
красотке.

Тебе ведь холодно, поди,
меня напрасно не суди,
Зачем упрямого
На странности толкаешь,
и улыбнуться не спешишь,
хотя обманчиво молчишь,
но все дела мои
из вида не теряешь.

Нам хорошо вдвоем, ведь так?
ты недоступна, всюду – мрак,
твой зоркий взгляд мои седины
потревожит,
с тобой мы видимся пока,
но небо скроют облака
и пробежит к утру озноб
волной по коже…

Торчит антенна гордо в небесах,
нашел же время ржавую приляпать!
теперь сомненья бьются на весах,
быть может, я, на самом деле – «лапоть».

Зачем я это чудище привез,
ведь не люблю я разные «страшилки»,
каналы душат страждущих всерьез,
а у меня вибрируют поджилки.