На издание переписки последнего русского императора и его супруги
Под книжной обложкой собрание эпистол:
историк с дотошным вниманьем чекиста
по числам развёл, уложил на страницы
интимные чувства царя и царицы.
Теперь может каждый, как дыни и груши,
полапать ручищами царские души, —
что было любовью, ознобом и жаром,
в наш век обернулось базарным товаром.
Какие там тайны открылись?.. Не знаю:
я писем любовных чужих не читаю.
От рэпа и брейк-данса
Да прочей кутерьмы
В эпоху декаданса
Сворачиваем мы.
Фас государства гадок.
Культуры храм снесён.
Безверье и упадок
Свистят везде во всём.
Закон разбойной плетью
Взлетает над плечом.
Меж жизнию и смертью
Нет разницы ни в чём.
Сквозь выговор московский
Грядут к нам с ядом губ
И новый Мережковский,
И новый Сологуб.
«Время снами сплющено, леденеет высь…»
Время снами сплющено, леденеет высь…
Человек грядущего, где ты?.. Отзовись!
В центре ль, на окраине ль, век сомкнув в кольцо,
Из толпы измаянной покажи лицо!
В церкви ли, на площади ль в нас вдохни огонь,
Сущее и прошлое вскинув на ладонь!
Пушкина иль Пущина внук с линейкой «пра»,
Человек грядущего, вынь нас из вчера!
«Когда плывём в словесной глубине…»
Когда плывём в словесной глубине,
дай нам, Господь, без злобности и фальши
быть в ощущеньях с веком наравне,
а в мыслях встать в грядущее подальше.
поверх авто, поверх голов
летит вдоль улиц лязг железный…
чем дальше в речь – тем больше слов,
чем глубже взгляд – тем шире бездна.
без дна, без крыши, без стены
ревёт широкое глубоко,
и мы струёю вплетены
в разгон всемирного потока.
в нём смерть пышна, в нём жизнь страшна,
в нём средь громов и молний тренья
неуловима тишина
Раскаянья и Откровенья.
от почв и песков, от трясин и плит
исходит дробящий звук —
и Запад не спит, и Восток не спит,
и Север не спит, и Юг;
глазами пантер тьмы ночей горят,
слоистые, как угли;
присыпаны тропы и в Рай, и в Ад
бессонницами земли…
с вороньим взглядом, с костяным лицом,
с синюшной отмороженной душой
иудой, вором, злыднем, подлецом
идти по центру улицы большой.
вокруг одни кричат: – герой! герой!
другие же рычат: – мудак! мудак!..
стать для потомков яминой, дырой,
упрятанной в добротный саркофаг.
С пыхтеньем, с кряхтеньем и с хрустом,
пропитывая потом бельё,
рубил Березовский капусту,
рубил Абрамович капусту,
а нам не хватило её.
С тех пор уже долгие годы
по градам и весям страны
разносится голос народа:
– Отдайте мои кочаны!
по ирреальной мостовой
шёл идеальный постовой, —
бил каблуками в пустоту,
плевался в бездну на мосту,
в угарных снах небытия
хранил свой город от жулья.
он шёл в закат, он шёл в рассвет, —
на портупее пистолет, —
не ел, не пил, не спал сей мент,
и им гордился президент.
– Надоело мне тайны выведывать,
исповедовать ночи и дни;
брошу дом и пойду проповедовать
о грядущей любви меж людьми.
На бульваре, на рынке, на площади
силой Духа и волей Отца
буду жечь до мирского солощие,
позабывшие Небо сердца!
– Возмечтал о пророческом рубище
не допущенный к таинству месс?..
После первой же речи о будущем
из толпы загремишь в ИВС 3 3 ИВС – полицейский изолятор временного содержания.
!
«На улице, лишь схлынет темнота…»
На улице, лишь схлынет темнота,
в притир живут покой и суета.
Бронёй асфальта в землю врос покой,
а суета стучит в неё ногой…
Подошвами и скатами пласты
брони стирают люди суеты,
и каждый, суетясь в себе с собой,
протрёт её до ямы гробовой.
Грусть, растворённая в тоске,
течёт по сердцу в кове,
как струйка крови по щеке
из рассечённой брови.
Читать дальше