Анатолий Смирнов - Всё, что не названо. Стихотворения

А между ними закона пупок и экватор,
ибо первый – либерал, а второй – консерватор…

у Толстого в бороде полешко,
Горький ваксой вычернил усы,
ну а Чехов всё грызёт орешки
с белкой среднерусской полосы.

осень… сыро… под окном рябеет
жёлтым и бордовым лещина…
у калитки унтер пришибеев,
и в театр уехала жена.

хряснет в темя унтер пришибеев,
сунет под надгробную плиту
и в полку червей и скарабеев
станешь тем, чем не был на свету:

персть земли без страха и страданья,
пыль земли без боли и невзгод.
а душа, беспёрое созданье,
скаплет с гроба в ток подземных вод.

понесёт её кругами ада
сквозь бесчувствие, камень и века,
где одна надежда и отрада —
выйти к свету горлом родника.

избегая города, двориков опричь,
в единично-общее вляпался Ильич.

уходил от сыщика, шедшего хвостом,
в единично-общее впёрся под кустом.

то ли человечье, то ли кобеля
единично-общее кучила земля.

почесала лысину крепкая ладонь:
«в общем единичное, ты – такая вонь!

раскачаем общество, завоюем мир, —
спустим единичное в лагерный сортир!»

Очумелые тучки над озером, иней, сквозняк октября…
Сталин лысину Ленину трёт в шалаше скипидаром,
чтоб ломота в подкорке прошла
и взметнулись пожаром
пролетарские мысли вождя
на Керенского и на царя.

У обоих усами сокрыты клыки, словно в ножны палаш.
Скипидарная мысль, скипидарные жирные ручки…
Перекоп… Беломор… Колыма… Очумелые тучки…
И не выдаст полиции
знающий фин волкдлакский шалаш.

Седлает Копёнкин с утра Пролетарскую Силу,
с шашкой наголо вихрем летит на врагов…
Гладит наган, как бабу, в любви к революции милой
контуженный на голову Макар Нагульнов…

Вокруг – русская степь
и одна и та же людская фактура
но Шолохов смотрит с кургана, а Платонов – с Луны,
и «Поднятой целины» не понять без «Чевенгура»,
а «Чевенгур» не понять без «Поднятой целины».

…и взнуздав словами мустанга абсурда,
уходил он от красных знамён и колонн,
но за волю к свободе, к наивности мудрой
был не раз то в тюрьму, то в дурдом заключён.

Где напыщенных маршей и од тарарамсы
над равниной летели в Коцит по косой,
среди фальши и хамства стал, всё-таки, Хармсом —
хищной щукой стиха, а не тощей хамсой.

князь мышкин и художник шишкин
в лесу ловили медвед я
летел по небу ас покрышкин
на лес цилиндрами гудя

и мышкину заметил шишкин:
мы не поймаем медвед я
всех распугал их ас покрышкин
на лес цилиндрами гудя

и шишкину ответил мышкин:
наверно хочет медвед я
забрать на небо ас покрышкин
на лес цилиндрами гудя

Он был штурманом у лётчиков-налётчиков
на «ил-четвёртом» фрицам на беду,
с таких Берлин бомбили между прочим
в августе в сорок первом году.
Он к нам приезжал, толстенький, лицо овалом,
на груди – червонная звезда и орденских планок ряд,
герой Союза полковник Андрей Коновалов,
чьё имя носил наш пионерский отряд.
Из тринадцатилетних семиклассников
выше его ростом
был каждый второй,
а он о том, как их дважды сбивали,
рассказывал так спокойно и просто,
что сразу было видно – герой.

по саду в тёмные часы
порхают мотыльком
средь яблонь чёрные усы
под драным котелком

а в дебрях тьмы где сеть плетёт
меж трав челнок росы
бой гитлер с чаплином ведёт
за чёрные усы

Ощипали с российской истории перья,
опалили, довольные тушкой вполне
со слюной аппетита за кухонной дверью
жадно жарят её на бесстыдном огне…

И не видит их глаз, и не слышит их слух,
что нацелился в темя им новый петух.

на перепутьи ночь над линзой льда,
и, как всегда, пошли мы не туда:
хотели в дом родной – попали в лес,
хотели к Богу – встретил мелкий бес,
хохочет, кувыркается в траве:
вам нет царя ни здесь, ни в голове…
встаёт рассвет… далёк ещё закат…
брысь, мелкий бес! потопаем назад…