Алекс Брут - Беспорядок

После всех услышанных мной историй
я пишу свою – в ней старик и море,
в ней подбитый летчик ползет по снегу,
в ней гонец погибнет в конце забега.
Мне так мало слов для бурлящих мыслей.
Соль рассыпана и молоко прокисло —
всех примет не счесть, что несут дурное.
Если верить в них, то к чему иное
пониманье мира? Зачем надежда
человеку, что подбирал одежду
всех оттенков долгой полярной ночи?
Я учусь любить, но пока не очень.
Я учусь искать в своем сердце веру,
отличать массив от простой фанеры.
Мой норвежский лес догорит к рассвету.
Под ключицей боль, но пройдет и это.

Весна ввалилась мокрым снегопадом
в исполосованный ветрами город N.
И горожане были этому не рады,
ведь так хотелось от погоды перемен.
Я шел домой пешком от остановки,
курил в рукав и зарывался в капюшон.
В сугробах вяз, на льду скользил неловко —
и в целом, был достаточно смешон.
Происходящее описывало точно
все то, что было,
есть,
произойдет потом.
Я аккуратно лег,
чтобы проверить прочность
Земли.
И стал ловить большие хлопья снега ртом.

В июле, приехав в Питер,
исполнив большую мечту,
среди бесконечных литер
блуждаешь. На каждом мосту
ты делаешь сотни фоток.
На Думской заходишь в бар,
кидаешь на стойку банкноты
и думаешь: «Город стар,
а я молода и красива.
Весь мир на ладони лежит.»
А после рассвет на заливе,
и рядом с тобой ни души.
Ты ищешь квартиру в центре,
работу возле метро.
И вскоре ты бармен-эксцентрик,
что пьет в коммуналке ром
с поэтами, обсуждая,
что солнце здесь только во сне.
И время стрелой пролетает,
и выпал вчера первый снег.

Зимой ненавидишь Питер —
тут слякоть куда не ступи.
Ты шепчешь
в свой вязаный свитер,
уткнувшись: терпи… терпи…

Какая глупость думать о весне,
когда сугробы обнимают грязный лед.
Нет ничего опасней и страшней,
чем оптимизм, рожденный из хлопот,
из незначительных для дела недостач,
дедлайнов с красной меткой «сделать до»
у менеджера маленьких задач,
узнавшего про принцип бусидо.
И вот уже колеблется, дрожит
спокойствие услышавшего стук
судьбы. Ровняя нервно этажи,
многоэтажки высятся вокруг,
как часовые колкой теплоты.
Их командир – ссутулившийся клен.
На улице царит зима, а ты
почти исчислен, взвешен, разделен.

Беспокойство заворочалось в груди.
Непонятно, уезжать или остаться,
и становится все толще личный панцирь
от предчувствия разлуки впереди.
У меня, похоже, снова дежавю,
словно чей-то голос просит обернуться,
словно сердце тяжелей на десять унций
и святые скалятся с гравюр.
И неважно, на какой теперь вокзал
и какие дальше остановки.
Я в поэзии обычный полукровка —
ничего по сути не сказал.
Но она дала мне календарь,
обвела незначимую дату
и сказала: приходи обратно
в феврале. Ты должен мне январь.

Если темные времена,
в небо черным столбом дым;
если видишь дурной знак
в том, что чувствуешь мир иным;
если некуда поутру
мимо белых прозрачных штор;
если нет на плечах рук,
отводящих седой шторм;
Если все пропитала гарь,
привела за собой беду.
Зажигай по ночам фонарь,
я увижу его. Я приду.

Я бы мог переплыть сто морей,
покорить два десятка вершин.
Я бы мог заходить на заре
победителем с войском большим
в города, поднимая флаг,
объявляя – войне конец.
Я бы мог разгонять мрак,
проповедуя сотням сердец.
Я б разрушил пару легенд,
мимоходом создав еще три.
Я бы мог выживать в тайге
или вспять повернуть Гольфстрим.
Мог бы выиграть важный турнир,
забивая в нем главный гол.
Я бы мог опрокинуть мир,
если только бы знал для кого.

Отец вернется пьяный, закричит.
Мать зарыдает, он слетит с катушек.
Она испуганно поднимет хрупкий щит
своих ладоней. Ты закроешь уши,
чтобы не слышать звук ударов за стеной
и крики боли в нарастающем абсурде,
чтобы запомнить навсегда рефрен простой:
«Со мной такого никогда не будет».