Алекс Брут - Беспорядок

Я родился в забытом городе,
где три четверти года зима.
Алкоголь не спасенье от холода,
здесь непьющие сходят с ума
от безденежной грязной серости,
от разбитых годами дорог.
Разве примешь такое в трезвости?
Вот поэтому мало кто смог.

Здесь живут, а точней, выживают
в монотонной петле. День сурка.
Выбор легкий: тоска бытовая
или тремор с похмелья в руках.
И поэтому дети стремятся
по столицам как выдастся шанс,
чтоб забыть неумелые танцы
под хрипящий в сабвуфере бас.
А иначе не будет просвета,
здесь расписана жизнь наперед:
всех оставшихся хмурое гетто
незаметно и тихо сожрет.

Это имя тебе идёт.
Это платье тебе подходит.
Улыбаясь, ты плавишь лед,
все мужчины вокруг на взводе.
Говоришь – и почти поешь.
Смех – арпеджио в ля-бемоле.
За тебя здесь готов под нож
каждый первый – лишаешь воли.
Он придет, может быть, весной.
Поприветствует тихо: «Здравствуй.
Ты должна быть теперь со мной.»
А в ответ: «Разделяй и Властвуй.»
Крепость пала без боя. Ключи
передашь в темноте, у заставы,
без каких-то других причин
кроме той, что он здесь по праву.

Машины в пробке жмутся в правый ряд.
И это знак, хотя, не очень ясный,
но ты со мной практически согласна,
что стоп-сигналы явно говорят:
без боя город сдался в снежный плен.
Теперь стоим, и двинемся нескоро.
Проводим время в тихих разговорах
о том, как нам везет – ведь мы в тепле.
Внезапно спросишь: «Помнишь? Август, ночь.
Мы пьем вино, накинув плед на плечи…
Все впереди, вторая наша встреча.
Ты улыбался, как сейчас. Точь-в-точь.»
Я помню все. До слов, до запятых…
Обняв тебя, вдруг четко понимаю:
к чертям все планы, я готов до мая
остаться в пробке, если рядом ты.

Все, что сказано в страсти, – дели на два;
будут силы – дели на четыре.
Если утром, с похмелья, болит голова,
значит пьешь в неудачной квартире.
В кабинеты чинов и начальства входи
так, как будто имеешь право.
Нужно помнить, что даже большие вожди
точно так же боятся костлявой.
Каждый день выбирай только новый маршрут.
Не ходи по чужому следу.
И успеха добьешься (тут книги не врут),
если искренне веришь в победу.

Я надену пальто и выйду
освежить свои душные мысли,
посмотреть на столичные виды,
подышать дымным воздухом кислым.
Выходи мне навстречу в черном
с ярко-желтым простым букетом.
Выходи, посылая к черту,
все вопросы свои и ответы.
Я увижу тебя и тут же,
повинуясь тревожному знаку,
по холодным и грязным лужам
рядом молча пойду во мраке.
Вскоре кинешь цветы в канаву.
Подниму и подам. Не примешь.
Ты возьмешь меня под руку справа
и уже никогда не покинешь.

Одиночество соткано из мелочей,
и всегда их набор одинаковый.
Супермаркет. Мужчина у кассы – ничей;
все ответы кивками и знаками.
Или женщина в парке гуляет – ничья;
тонкой ниточкой губы сжатые.
Кормит хлебными крошками птиц у ручья
и о чем-то молчит с пернатыми.
Я встречал самых разных: усталых, больных,
с напускной и лихой веселостью,
безразличных, отчаянно ждущих весны,
обсуждающих глупые новости.
Одиночек сдает небольшая деталь —
либо в мимике, либо в движениях.
Узнаю их везде, разделяя печаль,
словно вижу свое отражение.

Все, что помнится Маше из детства, —
темнота в неуютной спаленке,
пес облезлый, что выл по соседству,
и отец, постоянно пьяненький.

В младшей школе – картины мрачные:
«обученье искусству быть смирным».
Стопки прописей, числа двузначные
оплетали ее рекурсивно.

В старшей школе – главные опыты:
ощущения юной женщины,
опасения, страхи, хлопоты,
первый парень с руками военщины.

Институт не принес что-то новое.
То же самое, чаще и больше.
Опыт множился, стал основою,
как росток, сквозь асфальт проросший.

Время шло. И циничней, и старше
та, что бегала в бантиках в «сталинке».
Но осталась все той же Машей,
ненавидящей тьму в узкой спаленке.