Алекс Брут - Беспорядок

Говорит человек из зеркала:
«Я такой же как ты – потерянный.
Так же душу любовь коверкала,
но мы справимся – это проверено.»

Расскажи мне о том, что точно
не случится. Хотя могло бы…
Про мосты и про ветер восточный,
про любовь, как в кино, до гроба.
Про звонки, смски, свидания,
про такси, где на заднем тесно.
Про постели и завтраки ранние,
на югах в номерах двухместных.
Расскажи мне о том, как страшно
понимать, что счастливей не стали.
Только это теперь неважно…
Я молчу, а во рту привкус стали.

Смеркалось. Загорались фонари
на темных и неубранных аллеях.
Кричали птицы, словно бунтари,
на митинге в честь нового апреля.
Я шел домой. Кружилась голова
от воздуха прогретого на солнце.
И появлялись мысли и слова
размеренно, как будто марафонцы.
И мне открылась суть простых вещей,
я стал на йоту ближе к дзен-буддизму,
поняв бесценность тысячи ночей,
в которых не было пустого пессимизма.

Не заходи на кухню, не совершай ошибку.
Точно захочешь съесть, к примеру, красную рыбку.
Там будет опасно все, в частности, холодильник.
Лучше ложись и спи, пока не поднимет будильник.

О, не заходи на кухню, остановись в коридоре.
Помни о том, что в торте много килокалорий
и разных глютенов прочих. А если зайдет худая
с вилкой, пирог предлагая, выгони, проклиная.

Не заходи на кухню, считай, что ты на диете
и откажись от картошки даже под страхом смерти
Зачем наедаться на ночь со взглядом осоловевшим,
если проснешься голодным, тем более – располневшим?

О, не заходи на кухню. Качай лучше пресс усердно
в старых затертых трениках, считая подходы нервно.
В прихожей пахнет блинами и медом гречишным,
Ты съел уже семь сосисок; еще одна будет лишней.

Не заходи на кухню. О, пускай только кухня
будет терра инкогнита. И если вокруг мир рухнет,
ты должен остаться сильным. Особенно, поздним вечером
Не заходи на кухню! Обжорство тебе обеспечено.

Не будь толстяком! Будь молодым и подтянутым
Не заходи на кухню! Не дай себе быть обманутым:
Ведь даже кусочек маленький станет заразней вируса.
Не выходи из комнаты, запрись и забаррикадируйся.

Когда закончил бесноваться день,
он сел на кухне подсчитать убытки,
перечитать послание с открытки:
«У нас тепло и скоро зацветет сирень.»
Когда на стрелках было двадцать три,
он закурил на узеньком балконе,
дымя в лицо луне на небосклоне,
с которой не хотелось говорить.
Он раздувал неяркий уголёк
с необъяснимой ненавистью к миру
и прожигал в цветной открытке дыры.
Ведь больше сделать ничего не мог.

В голове бардак, но вокруг не чище.
Не звонит никто, и никто не ищет.
За окном скандалит, взвывая, ветер;
и слова в стихи, словно рыбы в сети,
попадают глупо и без надежды
на другой исход. У моей одежды
неказистый вид – я не жду знакомых.
Провожу один выходные дома.
Не пойду в кино, не отправлюсь в гости,
не напьюсь на Невском со странной злостью.
Проведу два дня в тишине с собою.
Я хочу молчания
и покоя.

Мы гадаем на спичках кому сторожить темноту.
Обнимая цевье, караулить чужие шаги,
настороженно слушать любой неопознанный стук,
охраняя ее до утра, не пуская других.

Мы целуемся в тесных подъездах. Всегда на посту
рядовые солдаты, которым не нужно наград.
Полевые цветы, что под сердцем упорно растут,
разбивают чернеющий снегом безрадостный март.

И пускай мы не значимся в списках героев войны —
не попали в историю. Нас не запомнят в годах.
Но встречают рассветы с победой, без чувства вины,
партизаны Любви в беспощадных больших городах.

Растерянный, разбитый и больной.
Теряю направление, ориентир
под стук колес, растоптанный весной
в дешевых декорациях квартир.
Толпа куда-то тащит и несет —
то вверх, то вниз, то запихнет в вагон.
Она безлика, не берет в расчет,
что кто-то в ней раздавлен, утомлен
и начал пить практически с утра
в парадных и в неряшливых бистро.
Сержант, я без прописки и не прав,
но можно просто выйду из метро?