Леонид Иоффе - Четыре сборника

К очкам и очагам
от вынужденных улиц,
где слякотью надулись
машины по бокам.

В столовых и в ДК —
наряженная хвоя.
Обычай новогодний
рождественских декад.

Гашение остатков
нацеженной крови
и…
По отёкшему по скату
все оставшиеся дни.

На ремесленные утра
колб и вил —
проницательные путы
головы.

Привораживает вечность
помни миг.
Днями бы отречься
путными.

Но на многие на лета,
и спустя,
взвился, может быть нелепой,
жизни стяг.

Мне не долго, не долго:
если долго, то как?
Предпоследние толки
под табачный «Дукат».

Снегом сыплется ширма.
Схоронюсь я за ней
от хозяев сих мира,
от резонных людей.

Сегодня – вечеринка.
И гарь, и благодать.
Губам, как от черники,
от пепла пропадать.

За водкой, как за чаем.
С ногами за ногой.
Я их не различаю —
какая за какой.

А утром – в пальцах плесень.
И трезвые правы.
И лента крутит песни
пропащей головы.

Будоражить интересом.
Греть активный интеллект.
А куранты – благовестом
по старинке деревень.

Не раскусишь это время —
плод теорий и обойм;
их лоскутное поверье
над растерянным тобой.

Зимней ряженкой на лицах
отрешенности налёт.

Над застуженной столицей
снег. У стен – лёд.

Игольчатое сито
разгоряченных век.

Нисходит на Россию
примерным цветом снег.

То метелит разором,
то хлопьями идет
по зимним наговорам
заоблачных высот.

Чуть выдохнешь поблеклость
умаявшихся лиц,
чуть нажитую бледность
морозом соскоблишь,
охватит холод стойкий.
В снегу не западать…
На комнатных устоях
пристойные года.

Московское,
лоскутное до смуты —
столь пагубно улавливает взгляд,
как городу присущие причуды
по сумеречным улицам ветвят.

Метет бетонная метла,
сметая домики-соринки,
в них мебель с выгнутыми спинками
на ножках кукольных жила.

И чудятся мне формы окон,
отторгнутые от стекла,
их сводчатость укромная,
и – комната,
ее четыре прежние угла.

Как уместить наследные закаты,
их письмена – надежду и исход,
в надкаменный и наддощатый
устой высот.

А горе-дворики богаты
ботвой невзгод.

Воспаленных не в лад с укладом
вместо пороха метит прах.
Их на плаху сведет расплата
во взаправдашних топорах.

Право-лево коси Косая
изуверчиком по резьбе!

Сокрушают себя и сами
сокрушаются по себе.

Во бреду, во стыду до боли
в чисто поле пластаясь лбом,
убивают сей час, а боле
убиваются по потом.

Медлят зубчики вышней силы.
Кабы вилы поддели жизнь.

Истязают себя и милых,
вместе с милыми запершись.

И-их, наследнички, дух укромный —
ухо, эхо да ох – ухаб.
Развороченные хоромы,
притороченные к стихам.

Рассветы – именно помехи
к приобретению ответов.
Грызи орехи или вехи.
Не сетуй, сетуй.

Цвета небесного наплыва
от облака – в окно, и – мельком:
благоволение заливов
помимо смены понедельников.

Лес осени роняет крохи,
но – тьму тепла.
И женские переполохи:
любовь ушла.

Уметь бы чахнуть-зеленеть
и даже,
на случай, можно не уметь,
ведь кто докажет.

Была бы оловом, что кровом,
мне, вкопанному, высота,
минута без вины и словом
окованная немота.

Претензия немого слога…

Но тема нищая легка.
И грудь надорвана тревогой,
как дутым когтем пустяка.

И нервы, белые кусты,
топорщат колкие побеги,
украсив ими рока реку,
но мертво держат взор на Вегу
поэта певчие посты.

Мой час негадан, и пока
мой пот не превратится в иней,
я все прощаю вам, родные
и милые, издалека.