Леонид Иоффе - Четыре сборника

Но моментальным рвом удачи
под глянцем лаковых полов
зияло капище батрачьей
любови сельских рыгунов.

Без продолжения порыв
жил пылью над половиками.

Осталось тратить содроганье
на дальних или на любых.

I
Ты живому расплаву под стать
с лица накоплялась на ложе.
Глотателю лав из-под кожи
дай олово алое взять.

Чтоб эту пожарную влагу
на ткань принимало нутро —
от оцепенелого смака
до рыбной агонии ртов.

И раб двуединого пыла
готов на полуночный бунт.
Но вызволенному из ила
не бить о граниты стопу.

II
Ты, растекаемая, стань
расплавом, ты себя на ложе
освободи от настов кожистых
и рухнуть дай в живую ткань.

Или, как озеро плескучее,
в резервуарные твои
слои
мани меня во жгучие
слои,
стань озером двоих.

Или захлестывай объятием,
чтоб ястребиное, как сброс,
вниз на содвинутые глади
олово рдяное лилось.

И русло гордое сверкнет
на всю продольную текучесть
ядом, чья бешеная участь
на рот натравливает рот.

III
Внезапная, ты наплыла
прикосновением продольным,
разламывались чтоб ладони
мои от лова стыдных благ.

Сплочение б росло —
вот смесь,
составленная из обоих тел,
уж гонит по земной красе
ткань совокупную,
и рдеет
ширь остановленных слоев,
обуглившая всех растений
корни на всём пути своем,

и смолы вязкие древесные,
покрывши землю до небес,
тоже текут по всей поверхности,
янтарный вспенивая блеск,—

а пламя б желтое рвалось
в мои полночные видения,
где некий разводил колени
зигзаг, проколотый насквозь.

Не всё ли ангелам равно,
чем сон обиженного славен.

Давно покинули мой лагерь
все нежные, совсем давно.

Я зависть пышную скопил
ко всем, кто телом чист и светел,
шутя, языческие дети
из вероломных тянут жил.
……………
А мы тесним губами дев,
балами губим и влагаем
по гимну в локон и губами
белы бываем, одолев,

а мы напяливаем темь
на эти светлые подъемы,
на дюны белые, на лоно
потом и – вдаль, по наготе,

и наделяем далью той
себя от темени до пальцев
и сталью певчего скитальца
и болью дочери людской.

1
Стада, ведомые к источнику.
А за холмами – ширь.
Для сыра нож, а для воды кувшин.
Вот вотчина.

2
Смугла,
постаивала у колодца,
овец пасла.
Ложе постлав – спала.
От часа переходила к часу,
как злак.
Сок вязок.
Мякоть у плода
густа.
Как плод, себя копила,
как пойма – капли не отдать,
крупицы.
В спелость облекаясь,
во зрелость года и плода,
стояла статная, тугая,
словно нектаром налита.

3
Сведу ручьи
в проточный свод воды —
проточен ход
свободных вод
и тих
и чист,
и обоймут ее нагую,
нагую и готовую войти,
водою обоймут ее, обуют
нагую возле выема воды.
Волна обула ноги. Вот
вход в родниковую палату.
Во гладь воды нагая вмята,
въята во глубь и влагу вод.

4
Литая,
постаивала у воды.
И яро —
не стыд, а сыновья —
тяжелый
пастух вошел к ней.

Как травоядное, но мину манекена
лицом состроив, пережевывал бы годы.
Да, надобно делить их с кем-то:
страх перед паузами нагнетен в аорту
мою – откупорит ее или промоет.

Дремотой веки, будто мохом, заросли.
Я не глаза имею – бельма.
И различаю только сумерки вдали,
покуда камень на домах не доалеет.

Улыбкой женщина мне скрашивала день,
но чаяла такую малость,
что робкими души затеями
лишь вызывала жалость.

Она, как облако, на пир
сует сошла – часы пропали,
границы лопнули, и стали
похожи планы на пунктир.

Речами сольными оплел
я тело милой, как стеблями,
чтоб утомленными струями
текла по ним, стихая, боль.

И зелень вечная умрет,