Анатолий Ершов - L’antica fiamma

Кто в будущем и чем её наполнит?
Заглянет ли задумчиво на дно?
И что она доверчиво напомнит
С горячей укоризной заодно?
Простое слово, точно полотно,
Спасибо ей напившийся промолвит?

Я ценю твою привязанность,
Многоликий ноутбук,
Терпеливость, недосказанность
И отзывчивость наук.

Хорошо, когда приветливо
Ты напомнишь то и сё.
Сайты, ссылки: белкой с веткою —
Крутишь солнца колесо.

Вещи, если мы их выбрали,
Привыкают нас любить,
И в разлуке стонут выпями,
И не могут нас забыть.

Вещи скромницы, но гаджеты
Как ревнивая жена. —
То в глазах её: и гад же ты!
То дрожит, как зверь, она.

Вещи намертво прилепятся,
Дом ли, женщину смени.
И, казалось бы, нелепица, —
Вещи преданней семьи.

Непременные, усердные,
Соприродные почти…
Так положим ближе к сердцу мы
Всё видавшие очки.

Жил-был кардинал Оттобони.
Он церкви бесстрастно служил,
Но с пылом играл на гобое
И новый талант сторожил.

Скарлатти, Корелли, Марчелло
Играли о «жизнь коротка»,
Чтоб музыки пламя согрело
Палаццо и ночь старика.

И кресло, и жизнь кардинала
На гребне клавирной волны
Качались, как воды канала,
Дробили ночные огни.

И воск, утомившись, не капал.
Камин догорал и остыл
Прекрасного пепел и пыл.
…А что Оттобони стал папой,
Так папою кто же не был?!

Октябрь алеет, желтеет, царит.
Бряцает дубовою лирой.
И сердце, вздохнув, не о том говорит,
Мол, время условно, мой милый.

На солнечном ветре бы сердцу парить,
Смеяться б над завистью листьев,
А ветер хотел бы с красоткой острить,
Смущаясь того, что неистов.

Он будет порывистый, яркий, морской,
Ещё не студёный покуда,
Лететь за ребёнком, старухой, за мной,
Неверящим, чающим чуда.

Цепь удовольствий, размышлений
Тебе откроет, не стыдясь,
Как ненадёжна эта связь
Переживаний, ощущений.

В тенёта речи улови
Их, кратковременных и слабых,
Как улетучившийся запах
Духов и женщины. Любви.

Когда сатанеешь от гнёта
Того, что в сердцах сотворил,
Подслушай у хаоса что-то
И долго считай не своим.

Признайся с печалью и молча —
Себе самому, что не вдруг
Пришла настороженность волчья
К чужому движению рук,
И к острому взгляду, и слову,
И к хитрости полулюдей.

…Не смоешь их липкую злобу,
как запах и пот лошадей.

Гурджаани, грузинская лёгкая грусть,
Послевкусие страсти томятся в глазах и гортани,
Всё горланят, картавят о давних годах наизусть. —
Там сердцами целуется юность, не ртами.

Гурджаани, соломенный запах любви,
А горчинка её это время, как горы далече.
Всякий раз были нежностью удивлены
Губы, пальцы мои, погружаясь в горячие плечи.

Нáни, гордое пламя за дверцей печи,
За щелями гудящая тяга желанья.
…Вот открыл и, сияя глазами, молчи.
Ты не мысль о любви, ты звучанье её и пыланье.

Очарованье старины —
Давно забытая морока.
И современнику без прока
Касаться головой Стены [10] Стена плача в Иерусалиме. .

Собрать друзей у фортепьяно,
На вечер Баха пригласив, —
Несовременно, даже странно,
Какой-то бзик, паллиатив.

Как может нравиться старушка,
Которой больше сотни лет,
Её манеры, букли, рюшки,
Удушье, пудра, полубред?

…Так просвещенье, если честно,
Унизило высокий слог. —
Почтенье к прошлому исчезло,
Как из кадильницы дымок.

Оно в умах не часто тлеет,
Действительность к уму строга.
…Не оттого река мелеет,
что стали выше берега.

Брат арестован. Как же ты
поехал на футбол?
Брал прелести жены…
Да и была ли боль