Анатолий Ершов - L’antica fiamma

Терзания плоти, работа да редкая сволочь тоска.
Прекрасная молодость! Если б не книги, когда бы
Не женские бёдра, ложбины, не вызов груди и соска,
Когда б в ре миноре не грозные Баха октавы…

Восстать из невежества, праха, не это ли значит судьба?
Не это ли стать или быть человеком по воле?
Прекрасная молодость, как же. Она уязвима, слаба.
Познание разве возможно без страха и боли?

Вот селезень, красавец и умелец,
Высокий, с изумрудной головой,
Молчит на чаек: что вы расшумелись?
Скрывается под быстрою волной.

Он одинок. Счастливый соплеменник
С подругою в промоине глухой
Уединился. Богоравный мельник
Их осеняет снежною крупой.

Час парности! Утиное гулянье
Окончило свой зимний хоровод,
И самка, словно жертву на закланье,
Молчальника, охрипшая, зовёт.

Невидная, как все её товарки,
Мелкá и сèра, краше ли других?!
Чем зов её неотразим, не жаркий?
Как объяснить природный выбор их?

Рождествено, река, велосипед
С фонариком горящего карбида
Да юноша вторую сотню лет
всё катятся, и девочка Киприда
В сетях дождя, за белою колонной
Всё ждёт его и пояс теребит…
И вот он, мокрый и влюблённый,
С глазами ярче, чем карбид,
С тропинки, отороченной жасмином,
Свернёт, сойдёт с седла, протянет
Антоновское яблоко. Со смехом
Она вздохнёт, но есть его не станет,
Глаза закроет, будет целовать
Пылающими пухлыми губами
Мои солёные от памяти глаза…

Любовь, одна лишь ты могла сковать
Невидимую, долгую с годами,
Как старая и сильная лоза,
Цепь от Гефеста. Ей ли, золотой,
Не удержать любовников навек?

…Рождествено, под вечною листвой
любил не бог, а юный человек.

Пришла, накинулась с дождями,
Влетела долгой серой мглой.
Мы не такую осень ждали…
Стань ярко-синей, золотой,
С багрово-жёлтой оторочкой
Опушек и лесных дорог.

Не та, не та, чужой, непрочной
Вдруг стала жизнь. И лес продрог.

Дают не песню, так урок. —
Всему свой срок, всему свой срок.

Да что ж ты глядишь исподлобья
На бедную землю чуть свет?

С угрюмою скрытой любовью
Так старый живой домосед —
Смотрел бы на женское тело;
Так тёмный глядит небосклон,
В котором и ярко, и смело,
Сквозь узкий прищур и сквозь сон
Свет солнца всё шире над чащей…

И в этом просвете горящем,
О чём только ни говорящем, —
Защита от горя, заслон.

Одинокий, пятипалый,
Цвета мокрого песка,
Не слетел и не упал ты,
А зима совсем близка.

Лист каштановый, огромный,
Встал, прижавшись ко стволу,
Не бросаясь в путь бездомный,
Со звездою на плаву.

Сентябрь. Серебристый смех
Стремительных стрекоз
Над строгою водой, поверх
Всего, что не всерьёз.

Геликоптёрная игра
Зелёно-синих тел…
Пришла прощальная пора,
Лес поредел.

Стоят ночные холода,
И утром листья роз
Искрятся, как в реке вода,
С видением стрекоз.

Если бог – это время, ветер,
Для деревьев – вызов небес,
То на вызов ясень ответил,
И под ним шевелится лес.

Быть на голову выше леса —
Это первым видеть рассвет,
Человеческого железа
Не расслышать, будто бы нет.

Быть возвышенным не отрада,
Не презрение сверху – вниз.
Это комлем быть в два охвата,
Чуть шуметь на бурю и свист.

Обречён, если ты инаков,
В одиночку стоять окрест.
Так боролся хромой Иаков —
И невидимого потряс.

Закрытый человек покажется нам внешне
Недобрым бирюком, к нему не подступись!
Когда и ты таков, то вряд ли ветром вешним
Вас опьянит врасплох взлохмаченная жизнь.

Но дружба отрезвит, когда она случилась, —
Не мазать лестью, не рубить с плеча.
У сосен принята спокойная учтивость
И гордость помыслов как высшая печаль.