Фонари наклонятся на Север, резко.
Ночь потянется за пением птицы.
Дома изобразят конец гротеска.
И Петербург божественный приснится.
Нева окинет город перед стартом.
Глазами мутными Мадридского быка.
На башне шпиль отметит центр карты.
И полетят, как феи облака.
В октябре пахнет жжеными листьями.
Марши, скверы, с вороньими кличами.
Постовой добивается истины.
А я хочу дарить тебе музыку, и благо-величие.
Много сделано, ещё больше сказано.
Дуют в трубы, на старом Волковом.
Возвращайся в четверг, на Марсовом
буду ждать тебя, в пиджаке, и с розами.
1.
С тех пор, как ты научилась слушать,
изменилось многое.
Он уехал в Италию,
стал известным поэтом.
Наизусть читал Бродского, и Вергилия.
Обожал женщин с роскошным бюстом.
Научился любить собак,
независимо от родословной.
Создал буквы, из них сложил слово.
Вечерами заглядывал в гости,
к Марселю Прусту.
2.
С тех пор, как ты научилась думать,
прошло двадцать три.
Почти четверть века.
Изменились слова,
стали длинней глаголы.
В то время он жил в Софии.
Дружил с болгаркой, любил Россию.
Обожал хоровое пение,
но особенно любил соло.
3.
С тех пор, как ты научилась видеть,
изменились взгляды.
Мнения, так сложились,
что людей уважают, за скупость.
Собак почитают за Бога.
В то время уехал, он в Бруклин.
Душу очистил, умыл руки.
Для кого это мало,
для него это слишком много.
* * *
Тридцать первого, и неважно, какого года.
С плеч, снимая плащи, как плоды, переспевшие яблок.
Проследить невозможно, в каком настроенье погода.
Отклоняет Зюйд-вест непременно, от времени набок.
Ты придёшь навсегда, как слияние Бога, и веры.
Подбирая отмычки к словам, и глаголам, но всё же.
Мотыльки, так похожи на бёдра прекрасной Венеры.
Есть отличье одно, это свойство гранита, и кожи.
Закрывая глаза перед сном,
ощущаешь прохладу движенья.
Остроносый Стамбул,
иногда позволяет мечетям.
превратиться в тупые углы,
на одно лишь мгновенье.
Как Господь позволяет смеяться,
до рожденья и тварям, и детям.
Уходящее море прощает,
кораблям вытеснение суши.
Если памятник ставить,
его надо начать словом «Santa».
Когда мир станет скуп на слова,
и на добрые души.
Перейдём незаметно для всех,
на язык Эсперанто.
Увертюра песочных часов,
позволяет заглядывать в окна.
Тем, кто раньше ушёл, до ветров,
или тем, кому жить невозможно.
Превосходство дверей в наших душах,
превосходит количество скважин.
Я хватаю Святую иссушенный,
совершая обычную кражу.
Я уйду в разноцветном плаще,
чтобы ангелам было приметнее.
Я растаю, как лёд, и вообще жизнь промашка,
как буква последняя.
Настрой мне скрипку бедный Херувим,
я буду жить под звуки многословья.
Забудь столы, как суть чумы, и пиршеств.
Ещё не создал Бог любви без крови,
оставив только музыку для нищих.
Остывает эпоха, как в пути отдыхает старик.
Незаметно для нас, снова брошено щедрое семя.
Век снимает свой длинный парик,
и опять продолжается время.
Не смотри в окно, не выходи из комнат.
Всё, что есть мир извне, значения не имеет.
Стены забыли тепло, стулья ещё помнят.
Прикосновенье рук, от ревности багровея.
Ставни скрывают луну, как Израильского шпиона.
Тени уличных музыкантов, играют на стенах в бликах.
Не открывай окно. Осень. Не выходи из комнат.
Извини, что я жил, за беспорядок в книгах.
Сохрани мои сны, как картины в прозрачных рулонах.
Не открывай глаза, мир остаётся спящим.
Облака-это белые лошади, в светлых попонах.
Не выходи на улицу, если ты не курящий.
Наверное, этажом выше, мёртвые клавиши Баха,
оживают в руках, студентки консерватория.
Глобус-это подводная лодка, которая после краха,
соблазняет буксир, вышедший из акватории.
Полночь, бессонница, шорох ангелов на чердаке.
Шпиль-это чашка, с расколовшимися краями.
Рим существует до тех пор, пока ты припадаешь к руке
Бога. Превращая восьмёрку в целое, с закруглёнными для неё нулями.
Читать дальше