Сергей Степанов-Прошельцев - Слышишь эту музыку? Стихи не на каждый день

Заново молодую дай мне тебя узнать!

Видеть сакрально-синий свет, когда в час весны

солнечной звонкой силой стебли опять полны.

Видеть, что вновь лазорев близкого неба край…

Слышишь: играет зорю юный сигнальщик май?

Стань же опять другою, морем без берегов,

мир захлестнув пургою яблоневых снегов.

* * *

Ночью всё, что растёт, прозревает в саду:

синеглазые сливы глядят в высоту,

как смуглянки-цыганки, две вишни стоят…

А ещё здесь случается яблокопад,

когда звёзды свою затевают кадриль,

и луна покидает стыдливый альков,

и теплеет, как речка, небесная стыль

от прильнувших доверчиво к ней облаков.

Люди спят. Им, наверно, совсем невдомёк,

что творится на свете. Их мир – это сны.

Он предельно безумен, предельно жесток

и не знает законов весёлой весны.

Люди спят. Им, похоже, нисколько не жаль,

что не видят они, что не знают секрет,

как глаза раскрывает прозревший миндаль,

и у них необычный лазоревый цвет.

Люди к счастью не выстроят вовсе мосты,

знать не знают они: наделяет весна

тех, кто любят, глазами святой чистоты,

и они голубые, как марево льна.

* * *

С печалью затяжною храню обрывки сна,

где я иду с княжною, что вовсе не княжна.

Тогда я был румяней, чем юный пионер.

Все было, как в романе, – там я искал пример.

Все так банально было, и повод, вроде был:

она меня любила, а я себя любил.

Ответить ей? Куда там! Какая тут нужда?

Уехала куда-то в Прибалтику княжна.

И лишь подруге Даше сказала: это – месть,

поскольку знает даже, что я не тот, кто есть…

Я был от злости черен, обидно аж до слёз.

Скучал я, как Печорин, по никому всерьёз.

Судьбой не оглоушен, никем не покорён,

я вешал всем на уши гирлянды макарон.

Но совесть укоряла, проклюнувшись опять:

искомкав одеяло, не мог я ночью спать,

рвал из подушки перья, бросая на диван,

и вспоминал свой первый, неконченый роман.

* * *

Лупит в стекла дождь, озон,

небо тучами зашито…

Ты пойми, что я – твой зонт,

твоя крыша и защита.

Нахлобучив туч башлык,

кроны сад взметнул отвесно —

в нем бурлит, как сок шашлы,

терпкий сок в стволах древесных.

И опять, беспечно-юн,

слышит этот старый город,

словно звон гитарных струн,

светлых струй веселый говор.

И пускай все дни дожди,

пусть тучнеют тучи градом,

только ты не уходи,

будь всегда со мною рядом,

чтобы, как в каком-то сне,

мы опять сплетали руки.

Чтобы думать о весне

и не думать о разлуке.

Он нагрянул нежданно после жгучего зноя,

мимоходом каштаны оттенив желтизною.

И как будто в отместку за отлёт диких уток

расписанье поездок до весны перепутал.

А когда все смешалось, затаился в аллеях…

Так за детскую шалость

мы стыдимся, взрослея.

* * *

Мне это судьбой завещано,

и это, как будто вот,

когда в рыжей шубке женщина

по тихой тайге идёт.

По первому снегу. В валенках,

несёт меня на руках.

А я еще очень маленький —

я ей помещусь в рукав.

Ещё кладут меня в зыбку,

ещё пуржить январю,

но мамину я улыбку

когда-нибудь повторю.

* * *

Сел ворон из лужи напиться,

не требуя пенсий и льгот…

Скажи мне, дремучая птица,

какой тебе нонича год?

Ты старше, ты многое видел,

ты вроде бы не бестолков,

и я на тебя не в обиде,

глава санитарных полков.

Как случайный джекпот не моей лотереи,

как прилёт марсианина к нам на чаи,

так однажды весной постаревшая фея

вдруг возникла среди городской толчеи.

Мы стояли молчком. Ни к чему оправданья.

Да и что тут сказать, если столько мы врозь?!