от летящего тумана.
Он втекает в узкий створ
дворика, где тает лето,
но ведём мы разговор
абсолютно не про это.
Словно дым, он невесом,
в синих тлеющий просторах,
ни о том и ни о сём —
как невнятный липы шорох.
Скрип ступеней – нервный скрип
(и кого там только носит?).
Тишина. И чей-то крик,
доносящийся из ночи.
Ты в тени исчезнешь той,
что угаснет в час восхода.
Подожди! Я крикну: «Стой!», —
с опозданием в три года.
* * *
На гражданке еще продолжается лето,
на цветах стынут капли прозрачных росинок.
Здесь песок да такыры. И, кажется, нету
ощущенья того, что ты связан с Россией.
Дни – тяжелые камни, что бухают оземь.
Служба в армии – жесть, врут Кобзон и Ошанин.
Принесло это лето холодную осень, —
невеселую осень коротких прощаний.
Мы искали друг друга, расстались нелепо,
в подворотнях булыжных извилистых улиц…
Ну да ладно, пускай не вернётся то лето,
пусть вернется не к нам – к нам надежды вернулись.
* * *
Возможно, это – только давний сон…
Мы день на полуслове обрываем.
Наш дом – как остров. Он необитаем,
поскольку был давно уже снесён.
Но мы придём сюда, устав от слов,
от спешки, жизнью вызванной шальною,
чтоб надышаться тёплой тишиною,
что притаилась, словно птицелов.
Тот год ещё не предвещал потерь,
не думалось, что рушатся стропила.
И всё тогда куда понятней было,
и всё открыто, как входная дверь.
Не знали мы, что станет всё чужим,
что нас настигнет камнепад печалей,
и мы молчали, мы тогда молчали,
поскольку мир молчаньем постижим.
И тишина не пряталась ничуть,
утопленная в то сырое лето,
хоть дождь шумел… Но значит ли все это,
что в шуме скрыта истинная суть?
Нет, сути нам с тобой не миновать:
уже давно преследует нас тенью
молчанье, что несёт нам облегченье, —
молчанье, не умеющее лгать.
* * *
Откуда я всё это знал? Ведь был я не пророк.
Откуда, из какого сна я это всё извлёк?
А это и не сон уже, а так – сплошной обман,
и сверху белое драже швыряет в нас зима.
Обман надёжно скрыт в словах, он – мутная вода…
Я что-то навсегда сломал, не верилось когда.
Обман – как душный сеновал, а явь – простор мечтам,
когда, как речка, синева в глаза впадала нам.
Но всё пошло вперекувыр, всё стало вдруг не то,
ведь в чём был тот обман, увы, не знал из нас никто.
Нет, я нисколько не позёр, но тут такой загиб,
что лучше пережить позор, ведь мы теперь – враги.
Враги… Я этому не рад, но это не сказал.
Враги, когда отводим взгляд, чтоб не глядеть в глаза.
Враги – когда прощенья ждешь, но мир недостижим.
Враги – когда мы верим в ложь, а правду говорим.
Снег. Январский воздух горный,
свет луны прозрачно-бел.
Вновь Бештау пятигорбый
шапку белую надел.
Я везу тебе гостинец —
образцы тревожных снов,
одиночество гостиниц,
тусклый отсвет ночников,
серебро замерзшей рощи
и костра холодный дым…
Дирижирую порошей
и безмолвием ночным.
Пусть звучит светло, как прежде,
из продутой стужей тьмы
тихий гимн моей надежде
в исполнении зимы.
* * *
У разрушенного здания,
где крапивы урожай,
я промямлил: «До свидания»,
не сказал тогда: «Прощай!».
Паренек смазливой внешности,
я не знал, что не смогу
стать заложником у вечности,
быть всегда у ней в долгу.
* * *
Увезу тебя в лето, но это сосем не блицкриг.
Время – опытный лекарь, оно тебя вылечит вмиг.
Здесь колючие ости беды, что махрово цвела,
здесь январь расчехвостил остатки былого тепла.
Здесь коростою лепры покрыты сугробы души…
Увезу тебя в лето от лютых морозов-душил.
Здесь противно и тошно и вольная жизнь на кону.
Увезу тебя в то, что не снилось еще никому.
Я хвалиться не стану, и ты не одобришь меня:
тут звучит беспрестанно мелодия летнего дня.
Это вовсе не лишне, не сон это вовсе, а явь…
Ну, а если не слышно, в наушниках громкость прибавь.
* * *
Конечно, мы её не ждём
и пояс не затянем туже.
Когда беда приходит в дом,
то это наводненья хуже.
И что-то схватывает грудь,
радикулит какой-то шейный…
И невозможно обмануть
себя словами утешенья.
Какого же теперь рожна
опять не сплю я до рассвета?
Какая логика нужна,
чтоб сердцу объяснить всё это?
Жизнь нам даётся однажды
* * *
Шустрые ветры сдуют белую благодать…
Читать дальше