Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Одна строка… Но сколько в ней тревог
И поисков, то правильных, то ложных,
О, сколько проб я сделал всевозможных,
Пока сложить ее так стройно смог!
Одна строка… Одна из старых строк…
Но сколько чувств в ней трепетных и сложных.
Чтоб дать ей силу формул непреложных,
Ее вынашивал я долгий срок.
Она — итог безмолвных размышлений,
Но в ней, где все нерасторжимо крепко,
Нет и следа от тягостных сомнений.
Как упоительна такая лепка!
В одной строке — всего в единой строчке —
Весь общий смысл — с заглавия до точки.

Нет ничего страшнее ваших слез!
Я и в гробу причастен вашей доле.
Разлуку я бы молча перенес,
А вместе с вами плачу поневоле.
Я вижу небо, солнце, лес и поле,
Я слышу голоса весенних гроз.
Я с вами в зной, в ненастье и в мороз.
Как тут не плакать мне от вашей боли!
Дожить бы вам до радостного дня,
Преодолеть бы наши неудачи!
Пусть общая сроднила нас беда,
Мне быть бы с вами в пляске, а не в плаче.
Когда смеетесь, вспомните меня.
О если б вам не плакать никогда!

Простите мне, товарищи, друзья,
Чей образ не увековечен мною.
Воздать вам славу был обязан я,
Чтоб поколенья славили вас втрое,
Чтоб наших дней достойная основа
Запечатлелась в чистых красках слова.
И к вам, плоды, взываю о прощенье:
Я вас вкушал, но вас не восхвалил.
И ты, вино, прости мне небреженье:
Я пил тебя, но песней не дарил.
Я многое любил — не счесть имен, —
Простите все, кто песней обойден!
И пусть каштан меня простит. Ему
Я не сложил привета и не встретил
Стихом его цветенья. Почему
Дыхание мое не южный ветер?
Тебя, каштан, согрел бы я и спас,
Чтоб нас дождался ты и цвел для нас.
Кузнечики трещат: «Ты нас приметил?…»
Стрекозы мечутся над камышом.
В снопы зарывшись, радостен и светел,
Я спал в полях благословенным сном.
Плыл дальний звон… Я жизнью наслаждался,
Но песней ни на что не отозвался.
Великого свершения частица,
Чем я участвовал в величье лет?
Все, что простится, все, что не простится,
Что дало плод, что дало пустоцвет,
Что благом было, что несло беду, —
Да будет все предъявлено суду.
Ты, от кого я убегал, — не скрою,
Мне бегство удавалось много раз, —
Ты, наше время, не воспето мною.
Не это ли, когда рассудят нас,
Мне не простят? И суд времен решит:
«Ты промолчал — так будь же позабыт!»

Когда народ сгибался под ярмом,
Чудовищною властью угнетенный,
И зоркий взгляд терялся, омраченный,
В нее проникнуть тщась, и день за днем
Кровавые творились злодеянья,
И мысль живую сковывала тьма,
И не было страшней существованья,
Чем эта повседневная тюрьма.
Когда безумье правило страной
И был народ поставлен на колени,
Молчали люди тщетно о спасенье,
И все грозило близкою войной —
Тогда-то был услышан этот голос
Далекого изгнанника: «Я сын
Народа моего…»
То был зачин Великой песни, что со злом боролась,
В тисках державшим родину его.
Народа тайный голос эти строки
Чеканил, их скрепляя рифмой строгой.
Скорбь наполняла песнь, но торжество
Грядущей правды световым аккордом
Просвечивало в ней, чтобы потом
Пронзить ее сверкающим лучом.
И, вдохновляемый искусством гордым,
Народ откликнулся на этот зов,
Израненную честь оберегая,
И рухнула завеса лжи гнилая
Пред мужеством пророческих стихов.
Их яркий свет не застилали тучи
Сбиравшейся грозы, они сквозь мрак
Маячили, как путеводный знак,
И расчищали силой слов могучей
Дорогу в неизведанные годы.
И царство будущего в тех стихах
Раскрылось. В нем величие народа
Во весь свой рост вставало. В городах,
Когда-то обесчещенных, горит
Теперь огней веселая лавина.
А сам поэт, вернувшийся с чужбины,
Навеки со своим народом слит.

Синеет вечер за моим окном,
Как синий отблеск родины моей.
О, этим синим далям перед сном
Я так люблю вверяться с давних дней!
Я вижу горы — словно наяву,
Где в серых скалах, не боясь высот,
Мне горечавка синяя цветет…
Уйти бы, скрыться в эту синеву!
В любом краю — чуть мрак сгустится синий,
Я вижу вновь цветок родного края,
Ему я сердцем верен на чужбине.
Вот спит он в мягком сумраке ночном.
Прохладен мир. Роса дрожит, сверкая…
Синеет вечер за моим окном.