Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Отец так рассыпался в выражениях восторга, что я даже встревожился: вот-вот он начнет бредить и буйствовать, как дядя Карл. Да и самый замок, в котором мы находились, казался мне каким-то чудным, точно строил его дядя Карл, хотя и под именем короля Людвига. Я боялся, что замок сейчас завоет, и рад был, что уже не раз сжигал его дотла.

Отец, выйдя из замка, повел меня в лес собирать грибы; это был тот отец, о котором я мечтал. Я заново создал себе его образ, свободный от того темного и страшного, что было в прежнем отце.

Отец был слугой Рупрехгом, который высыпал передо мной целый мешок яблок и орехов. Среди орехов попадались золоченые. Отец был рождественским дедом, который играл на рояле и дарил ребятам строительные наборы и паровозы. На елке висели айвовые леденцы. Отец был велосипедом, подаренным мне ко дню рождения, он был и альбомом с марками, и лесом, и альпийским озером, и горами, и летними каникулами.

К отцу являлись курьеры из Дворца юстиции. Государство посылало отцу запечатанные сургучом пакеты. Отца вызывали в Берлин, где ему поручили написать толстую книгу: «Гражданский кодекс». А сколько экзаменов сдал в своей жизни отец, и все на отлично, а за докторскую диссертацию он даже удостоился «summa cum laude» [26] Высшая похвала (лат.). . Это он написал «Баварское гражданское уложение» — двенадцать томов в синих кожаных переплетах. А разве теперь принц-регент не принял отца в замке Гогеншвангау? Орден ему, конечно, обеспечен. А может быть, принц-регент пожалует ему даже потомственное дворянство? Я заранее старательно упражнялся в подписи с приставкой «фон». Если бы отец был католиком, он, конечно, занимал бы одно из первых мест в крестном ходе с плащаницей, — куда лейб-гвардейцу до него, отец по меньшей мере одного ранга с подполковником.

Отец знал все виды грибов — съедобных и ядовитых. Он поучал меня, что и люди бывают с ядовитыми мыслями, очень заразительными, — они могут погубить целые народы.

— Такой опасный, ядовитый человек, например, старик Гартингер, социал-демократ. Он из тех лодырей, которые сами ничего не добились в жизни и не могут простить другим успеха и богатства. Дай им волю, и окажется, что и кайзера не нужно, и прекрасные замки надо сровнять с землей.

— Ай-ай! — я со страхом посмотрел на отца: верно, он и на этот раз видит меня насквозь и уже догадался, как я расправился с замком…

— Оттого-то и вспыхнула революция в России, что там слишком церемонились с населением, — продолжал отец. — Бунтовщики собрались перед Зимним дворцом и — какая дерзость! — вздумали вручить царю петицию! Они даже иконы притащили с собой! Тьфу! — Отец сплюнул. — Скандал! Но царь не попался на удочку. Он велел просто-напросто расстрелять этот сброд. Задал им перцу. А теперь в стране все перевернулось вверх дном, террористические акты, беспорядки. В великих князей стреляют. Ни один порядочный человек не рискует показаться на улице. Даже корабль один взбунтовался.

— Как, целый корабль? — переспросил я.

— Да, то-то и есть, что целый.

Почему я обрадовался, что это был целый корабль?

— И то же самое грозит Германии, если мы станем слушать таких безответственных людей, которые вечно болтают о новой жизни. «А ведь правильно, — подумал я, — новая жизнь иной раз звучит не только заманчиво, но и страшновато». — Самое главное для человека — выполнять долг. А долг состоит в обуздании своих страстей. Я бы тоже с удовольствием стал чем-нибудь другим, например землевладельцем. Но жизнь — это самопреодоление. Я служу государству, потому что государство превыше всего, оно воплощение морального закона. Таким образом, мы, государственные чиновники, несем огромную ответственность… В особенности судьи… Они радеют о торжестве справедливости… Понятно тебе?

Мы стояли перед муравьиной кучей.

— Каждый муравей здесь выполняет свой долг. Все протекает в образцовом порядке.

Я смотрел на муравьиную возню, тщетно пытаясь в ней разобраться.

Мы пошли дальше: лес поредел, и мы увидели лесоруба, сидевшего на пне.

Отец заговорил с ним. Я заметил, что он при этом изменил голос. Да и лесоруб явно изменил голос. Он встал, держа шапку в руках. Оба говорили деланными голосами. Совсем как волк в «Красной Шапочке». Значит, они кривили душой, говоря друг с другом.

— Ну, как живется?

— Да что ж, живем потихоньку, ваша милость!

— А погодка? Что скажешь?

Отец говорил лесорубу «ты», и тому это льстило; «ваша милость» и «вы» в устах лесоруба доставляли удовольствие отцу.