Анатолий Бергер - Подсудимые песни

1973 г.

В самые опасные места —

Жребий твой, поэзия, от века,

Там, где выживет один из ста,

Да и то останется калекой.

В свару императоров и пап,

Воровских притонов мир мытарский,

В когти инквизиторовых лап,

В сумасшествие тюрьмы Феррарской.

И на якобинский эшафот,

И на снег кровавый злости светской,

И в тридцать седьмой тот лобный год —

В лагеря «законности советской».

В самую горячку, в самый страх,

В самую лихую передрягу,

Что горит потом огнём в стихах,

Чуть не прожигая вдрызг бумагу.

И из этого исхода нет,

Всё предрешено, как в царской фразе:

«До свиданья, господин поэт,

Доброго пути Вам на Кавказе».

1967 г.

Когда находит на меня невзгода

И уступаю ей и не пою,

Я Петроград семнадцатого года

Воображением воссоздаю.

Те вьюги ледяные, те сугробы,

Стрельбу, декреты, грабежи, пайки —

Среди безумств, мытарств, тоски и злобы

Поэтам русским было ль до строки?

Но в те-то дни взаправду роковые,

В голодные, кровавые те дни

Рождались песни лучшие России —

Её судьбе, её страстям сродни.

И что нам Блок, когда б не строки?

Шут, неврастеник, манекен,

Семейные дурные склоки,

Слепая жажда перемен,

И этот голос монотонный,

И безысходные глаза,

Когда бы на страну с разгону

Вдруг не обрушилась гроза,

Когда бы не сбылись все сроки

Его пророчеств на Руси —

На что нам Блок? И что нам в Блоке?

От бед своих Господь спаси…

1978 г.

Сквозь грохот городской,

В глухое небо вплавленный,

Цветаевской строкой

Россию восстанавливаю.

Колокола гудят

На всю Москву престольную,

И нет пути назад,

И нет пути окольного,

А только напрямик

В нужду, в беду, изгнанницей,

И в тот последний миг,

Когда петля затянется.

И в творчества разлёт,

Полёт над всеми высями,

И в гордый, горький пот

За тем столом, за письменным,

В крутую правоту,

В изгойство, в одиночество,

В свою свободу — ту,

Другому не захочется,

В заклятый непокой

Сквозь жизни гул растравленный

Слезою и строкой

Марину восстанавливаю.

1965 г.

Два дерева цветаевских стоят,

Они ещё с двадцатых уцелели,

С тех дней, когда рубили всё подряд:

Людей, деревья, строки, птичьи трели.

Деревья помнят — ветви и кора,

И корни под землёй и сердцевина,

Как выходила с самого утра —

Нет, не поэт в тот миг, а мать, Марина.

Опять на рынок что-то продавать,

Чтоб голод не убил, да не успела.

Строку и дочь выхаживала мать.

Не нам её судить.

И в том ли дело?

Деревьям не забыть.

Она сродни

Была им на земле. Сестрой, быть может.

И повторяют медленно они

Её стихи.

Никто им так не сложит.

1987 г.

Все униженья выпиты до донышка,

Бушуй, ополоумев, Понт Эвксинский,

Прочь уноси несчастное судёнышко

От роскоши, красы и славы римской!

Прочь уноси мой голос опозоренный,

Солёную латынь поэм гонимых, —

Сияет в ней зовущий и лазоревый

Взор молодости, взор подруг любимых.

И в миг один всё стало дальним, прожитым,

Пугающим, из памяти ней лущим,

О, моря гром — с моим ты слился ропотом,

Как прошлое моё с моим грядущим!

О, грохочи, не умолкай — мне чудится —

Всё повторяешь тех поэм раскаты,

И значит, ничего не позабудется

В игре времён — ни строки, ни утраты…

1974 г.

И опять желтизна захлестнула

Сумрачные извивы оград,

Перепады широкого гула,

Словно память о прошлом, звучат.

Сотни осеней, вечное злато,

Нескончаемый шорох вокруг,

Все поэты, что пели когда-то,

Повторяют стихи свои вслух…

1977 г.

Лежу больной в постели,

Грипп отпустил едва,

И вдруг как бы запели

Внезапные слова.

Какой-то силой жадной

Влечёт друг к другу их,

Нелепый и нескладный,