Василий Рожков - Метеософия от Я до А. Стихотворный курс

Мы сабельный росчерк оставим на стенах церквей.
Пусть бряцанье стали взлетает
к задумчивым сводам!
Долой все препятствия! Станет свежей и светлей
От огненной пляски, идущей за нашим походом.

Упрямый хакан и подвластный народ-рыболов
Почёсывать бороды примутся в недоуменьи,
Увидев на колышках дюжину русых голов
Под хохот шакалов и наше злорадное пенье.

И будет курган из булата, шелков и камней,
А также из тех, кто не смог до конца покориться.
Потом будет ночь, и исчезнет
в голодном огне
Достойная жертва прародине протоарийца.

Чванливые гунны, по жизни в седле и в пыли,
Взращённые ветром и бурой ковылью номады,
Мы снялись с кочевий на поиски новой земли
Под знаком цветущей двенадцатиградной Троады.

Итильские воды поглотят немало веков,
Мы станем другими,
мы стены поднимем из пепла,
Пока на Востоке иная волна кыпчаков
Уже рождена и растёт, но ещё не окрепла.

Мы – трубадуры в десятом колене.
Прадеды наши кривлялись на сцене,
Рвали на теле льняные рубахи,
Врали бессовестно байки о Бахе,
Моцарту ставили палки в колёса,
Ярко горели в кострах наркомпроса
И, улетая в туманные дали,
Это кривляние нам завещали.

Мы переняли у них эстафету,
Долго бродили по белому свету,
Пращуров чтили бесславное имя
И познавали позор вместе с ними,
Пели о том же другими словами,
Так же горело костровое пламя,
Тем же путём отделяясь от тела,
Наша дорога с подмостков летела.

Нам, трубадурам, легко разобраться,
Чем может завтра для нас оказаться,
Дружно мы тянем стригольничью лямку
И в утверждённую свыше программку
Вносим поправки по прихоти нашей,
Зрителей кормим берёзовой кашей,
Критиков поим дешёвым елеем
И для себя ничего не жалеем.

Вас, менестрелей второго десятка,
Граждан грядущего миропорядка,
Наше послание тоже коснётся —
Новому классику, если придётся,
Ставьте в колёса не палки, а брёвна,
Не обращая вниманья на рёв, но
Будьте готовы любому кострищу
Дать от себя калорийную пищу.

Белый рыцарь печального образа
С лебединым крылом.
Он помечен крестом на темени
И на левой руке.
Под копытами гибнут маки
Алым сабельным шрамом.
Где проскачет крылатый конь,
Там останется этот след.

Затихают за горными кряжами
Песни дальнего боя.
Он там был, он тоже участвовал
В хороводе, летящем вверх.
Но рыцарь не тот, что раньше —
На исходе и время, и силы.
Завершая последний танец,
Он уснёт на примятой траве.

Щедро побитый ветрами
И обильно умытый влагой,
Не расстанется он навеки
С благородным своим забытьем,
Сквозь забрало стального шлема
Прорастают новые маки
И склоняются над крестами
На темени и руке.

Этот сон не прервётся громом
Тёмных туч и победных цимбал,
Он слишком глубок и приятен,
А рыцарь слишком устал,
Слишком просто слагаются строки
Гимна во имя любви
К чёрной даме, прекрасней которой
Не отыщется в мире живых.

Октябрь завершился, как первый снег,
Опозоренный утром мазком гуталина,
Только белые хлопья с тонким запахом тмина
Замедляют на миг свой решительный бег.

Я смеюсь с хрипотцой, и ладонь козырьком
Защищает глаза от морозного пара.
В накрахмаленной ткани влюблённая пара
Поздравляет себя с очередным вечерком.

Пожелтевшие листья, побелевшие лица
Опадают с деревьев, не стесняя соседей.
Листопад шелестит на затёртой кассете —
Он записан для тех, кто устал веселиться.

Это классика звука, сказка чистого леса,
Мой любимый спектакль без конца и антракта.
Я однажды и сам в нём участвовал как-то
И у публики вызвал волну интереса.

Пелерину кулис пузырит ветерок,
Но царит тишина, где суфлёрская будка.
Напряжённые вздохи, становится жутко,
А на ухо принц датский твердит монолог.

Бенефис в октябре вышел лучше не надо,
На стенах и заборах он расклеил афиши,
Для родных и знакомых сделал скидки, а выше
Серебром огоньков занялась баллюстрада.

Улыбалась луна, поправляя очки
И шлифуя платок на морщинистом лбу,
Свою заячью жёлтого цвета губу
В ожидании чуда убрав в кулачки.