Роберт Рождественский - Лучшие стихи

левее безымянного бугра

горели

неправдоподобно жарко

четыре черных

танковых костра.

Раскатывалось эхо над полями,

бой

медленною кровью истекал…

Зенитчицы кричали

и стреляли,

размазывая слезы по щекам,

и падали.

И поднимались снова.

Впервые защищая наяву

и честь свою

(в буквальном смысле слова!).

И Родину.

И маму.

И Москву.

Весенние пружинящие ветки.

Торжественность

венчального стола.

Неслышанное:

«Ты моя – навеки!..»

Несказанное:

«Я тебя ждала…»

И губы мужа.

И его ладони.

Смешное бормотание

во сне.

И то, чтоб закричать

в родильном

доме:

– Ой, мамочка!

Ой, мама, страшно мне! —

И ласточку.

И дождик над Арбатом.

И ощущенье

полной тишины…

Пришло к ним это после.

В сорок пятом.

Конечно, к тем,

кто сам пришел

с войны.

Утром

ярким, как лубок.

Страшным.

Долгим.

Ратным.

Был разбит

стрелковый полк.

Наш.

В бою неравном.

Сколько полегло парней

в том бою —

не знаю.

Засыхало —

без корней —

полковое знамя.

Облака

печально шли

над затихшей битвой.

И тогда

с родной земли

встал

солдат убитый.

Помолчал.

Погоревал.

И —

назло ожогам —

грудь свою

забинтовал

он

багровым шелком.

И подался на восток,

отчим домом

бредя.

По земле

большой,

как вздох.

Медленной,

как время.

Полз

пустым березняком.

Шел

лесным овражком.

Он себя

считал полком

в окруженье вражьем!

Из него он

выходил

грозно и устало.

Сам себе

и командир,

и начальник штаба.

Ждал он

часа своего,

мстил

врагу

кроваво.

Спал он в поле,

и его

знамя

согревало…

Шли дожди.

Кружилась мгла.

Задыхалась буря.

Парня

пуля

не брала —

сплющивалась

пуля!

Ну, а ежели

брала

в бешенстве напрасном —

незаметной

кровь была,

красная

на красном…

Шел он долго,

нелегко.

Шел

по пояс в росах,

опираясь на древко,

как на вещий

посох.

Их напрасно весь день искали.

Вдалеке

от привычных дорог

катерок посадило на камни.

Уходил на дно

катерок.

Экипаж катерочка —

четверо,

да еще пассажирка одна…

Видно, так судьбою начертано,

что вода

чересчур холодна.

Знали все

(зачем утешаться

и надеяться на чудеса?) —

в этом климате можно держаться

на поверхности

полчаса,

а потом…

Да ну его к черту!

Все равно не спасется никто…

Капитан

взглянул на девчонку:

– Парни,

ей-то это

за что?!

Мы

пожили не так уж мало,

а она

всего ничего…

Но ведь есть на катере

мачта!

Это ж —

лодка на одного!..

И не надо, сестренка, плакать…

Мы немножко

обманем смерть…

А она:

– Не умею плавать… —

Он:

– Тебе и не надо уметь!..

Мы привяжем тебя,

спеленаем —

не утонешь во веки веков…

Только ты постарайся, родная,

доплыви за нас,

мужиков.

Может, холод взять не успеет…

В общем,

кончим этот базар!

Передашь наши письма на берег.

Приготовься.

Я все сказал…

…Первый написал коротко:

«Извини за почерк —

холодно.

Извини за кляксы —

мокро.

Так и потонуть

можно.

Если не придет к нам

спасенье,

выйди замуж.

Твой Сеня…»

А второй

на лоб сдвинул шапку.

Передал письмо.

Ножкой шаркнул.

А в письме:

«Натаха!

Рыдать погоди!

Слезы

неполезны для красавицы…

Мы еще поплаваем!

Все впереди!

Все впереди,

кроме задницы…»

Третий

к рубке вздыбленной

плечом привалился,

шевелил губами —

широк да невезуч.

То ли – матерился,

то ли – молился,

то ли – что-то важное

учил наизусть.

«Бывшая жена моя,

кончай свою дележку —

простыни-подушки,

чашки-сапоги…

Сбереги Алешку!

Алешку.

Алешку.

Сбереги мне

сына.

Алешку сбереги…

Знаю, что меня ты

любила

понарошку.

Но теперь —

хоть мертвому! —

перечить не моги:

сбереги Алешку.

Алешку.

Алешку.

Я тебя прощаю.

Алешку сбереги!..»

Читать дальше