Татьяна Вольтская - Почти не болит

И снова прячется за буднями,
Что сшиты на живую нитку,
Слезами, кошками приблудными,
Шныряющими у калитки.

Но в каждой ветке, в каждой лужице
Я узнаю Тебя, не думай, —
И в рифмах-бабочках, что кружатся
Над головою, как над клумбой.

Фонари друг другу глядят в затылок,
Крупный снег уносится в темноту,
И трамвай, как ящик пустых бутылок,
Рассыпает дребезги по мосту.

И, расталкивая лепестки метели,
Шерстяными шмелями, рука в руке,
Мы почти не движемся – еле-еле
Копошимся в белом ее цветке.

«Пироги», «Салон красоты», «Хинкали»,
Остановка автобуса – все в пыльце.
Мы с тобой не первые извлекали
Мед небесный, тающий на лице,

По усам текущий, поскольку вечный,
И метель повторяла – иду-иду,
И объятий маленькое колечко,
Покатившись, падало в пустоту.

Все было плоскостью: река
Во льду, вихляющий заборчик
Вдоль бань, корявая строка
Тропы, чей почерк неразборчив,

Стволы засохших тополей,
Что косо к берегу приникли, —
Все было плоскостью, верней,
Обложкою закрытой книги.

Я не заметила, как снег
Ее открыл – казалось, просто
Встал за спиною человек —
И перелистывает воздух.

Мелькает детское лицо,
И долгая шинель солдата,
И мельничное колесо,
Снесенное еще в тридцатых.

Саднит поломанный рогоз.
Осока серой прядью машет,
Но снега медленный наркоз
Все обезболивает – даже

Твои ладони на мосту
Над вспыхнувшею зажигалкой,
Бетонной лестницы уступ
И вылетающую галку —

Туда, где ни ступенек нет,
Ни банек у реки, но сходны,
Как близнецы, деревья, снег,
Собака, хижина, охотник,

И хлопает над дверью холст,
Стучит оторванная рейка,
Пружинит деревянный мост —
Невидимый проходит Брейгель.

В плывущем ощупью луче
Темнеет лес, покрытый шалью,
И ямка на твоем плече,
Где голова моя лежала.

И сходит снег, как благодать,
На мост и расправляет крылья,
Где мы останемся стоять,
Облокотившись на перила,

Склонив невидимые лбы
Повинные – перед метелью,
Перед мгновением любви,
Перед бессмертием потери.

Ночь окутала облачным коконом
Махаоновы крылья свои.
Ничего-то не знаем – ни сколько нам
Дней осталось, ни сколько любви,

И когда этот вечер – с пропойцами
На углу – будто шелк от ножа,
Разойдется – и с треском раскроются
Крылья смерти над нами, дрожа.

Сядет на краю двора-колодца
Девочка-зима с веретеном,
Улыбнется —
и перевернется
Ресторан, аптека, гастроном.

Снег, как будто вылетев из рая,
Закружит, помедлив на краю,
И часы на башне заиграют
Ледяную музыку свою.

И пойдут описывать кривые —
Хлопья, отделившись от стены,
Точно так же – тихо, как живые,
Мертвые заходят в наши сны.

Бабушка стоит за пирожками,
Очередь колеблется, как дым,
Двигаемся малыми шажками,
В незнакомой комнате сидим,

Второпях готовимся к ночлегу,
Пахнет лесом от пучка травы,
И строка про вещего Олега
Струйкою течет из головы.

Ты ли меня спрашиваешь, я ли
Отвечаю, но в глазах рябит,
Руки зябнут, и пододеяльник,
Туго накрахмаленный, скрипит.

И опять, процеженный сквозь ветки,
Опрометью, тенью по стене,
Как ладонь, слетевшая на веки, —
Только снег в окошке, только снег.

Город морозен, прозрачен, тих,
Словно бокал вина,
Даже не видно от губ моих
Розового пятна.

Вот и сотри его поскорей
И опрокинь, звеня,
Только нечаянно не разбей,
Празднуя без меня.

Крупный боярышник рдеет на фоне стены,
Снег, будто соль, проступает на скудном газоне.
Остановись во дворе, рукавицу сними,
Вызови ласковый призрак строки в телефоне.

Не отвечай, не дыши, как под снегом трава,
Резким движеньем руки не сотри ненароком
Ягоды каплю, собачьих следов кружева,
Куст в белоснежных перчатках и шахматы окон.