Георгий Скрипкин - Петербургская вольница. Сборник стихов

Звон бокалов, шампанского брызги —
в наши жизни вошел Новый год.
Петербуржцы, не мысля о рисках,
фейерверками скрасили свод.

Растворилась ночная прохлада
в теплоте разноцветных огней.
Дед Мороз, с треволнением сладив,
поприветствовал снегом людей.

Закружились в ночи хороводы
возле елок квартир и дворов.
С новым счастьем друзья, с Новым годом.
Будь здоров, милый друг, будь здоров.

Мой Петербург усыпан белым снегом.
Сковало льдами дерзкую Неву.
Снежинок рой парит блаженно с неба,
и люди льнут к святому Рождеству.

Во всех церквях рождественские службы.
Звучит над градом звон колоколов.
И небосвод восторгами разбужен —
благая весть летит поверх голов.

И с этой вестью грезы оживают,
сияет явь распахнутых сердец.
Былые распри люди забывают,
а кто-то счастье манит под венец.

Припорошила снегом тропку
проказница Зима.
Но был парнишка не из робких,
из сильного звена.

Он пропахал по бездорожью
не малую версту.
И целовал любовь до дрожи,
познав ее мечту.

Напрасно Вьюга завывала,
пугая молодых.
Девчонка парня обнимала,
а он читал ей стих.

И этот стих затронул душу
проказницы Зимы.
Она сказала – Вьюга, слушай
и больше не шуми.

Бежать, стрелять и побеждать —
таков девиз биатлонистов.
Даешь победу только чисто,
иное будем отвергать.
И не впервой нам убегать,
когда соперник дышит в спину.
Нельзя бежать наполовину,
ведь мы не вправе отступать.
Нам не преграда мокрый снег,
крутые спуски и туманы.
Вдали рубеж мишенью манит.
Прицел, стрельба и снова бег.
И снова снежная лыжня
с непредсказуемым скольженьем.
Одно неловкое движенье
и под ногами целина.
Но этот способ не для нас
в российских планах нет паденья.
Под нашим флагом возрожденье
и дух командный про запас.

Две гвоздики алеют на примятой могиле.
Значит, память людская не испита до дна.
Значит, вешние воды эту память не смыли.
На надгробии скорбном эта память видна.

Утешают могилу то промозглая вьюга,
то доверчивый шелест повзрослевших берез,
озорные вороны, что летают по кругу,
да небесные громы заблудившихся гроз.

Зарастает тропинка, что ведет к изголовью,
но надежду вселяют два невзрачных цветка,
да покрытые пылью три начертанных слова
на усохшем веночке – от родного сынка.

Мне хочется тебя любить
любовью кроткой, бесконечной.
Чтоб чувство нежности испить
и улететь с тобою в вечность.

Мне хочется тебя ласкать
до поглощающей истомы.
И только счастье в ней искать,
с которым нынче не знакомы.

Мне хочется, но не могу
унять стеснительную робость…
…Не бойся, милый, помогу,
ну, обними меня, попробуй.

Российская земля,
присыпанная снегом.
Уводит санный путь
в покои белизны.
Там правит не мороз,
а сказочная нега.
Там снежное тепло
и радужные сны.
И я спешу туда,
вдыхаю полной грудью
сосновую красу,
березовый восторг.
Под дивный снегопад
душой срастаюсь с Русью
и сердцем познаю
живительный простор.

Мой милый очкарик сидит на диване,
Булгаков пригрелся в руках.
К Мольеру его откровение манит
с сомнением в первых строках.

Доселе ты знала иного Мольера
и им восхищалась не раз.
Булгаков отдернул другую портьеру
и сбил восхищение с глаз.

Теперь ты узнала повесу Поклена
с сокрытием истинных чувств.
Он выбрал для брака сестрицу Мадлены,
младую представил к венцу.

Великую разницу в датах рожденья
ему ты простить не смогла.
И только комедиям выдав прощенье,
с Булгаковым тихо легла.

Метет метель, ни зги не видно.
Иду от милой в никуда.
За душу грешную обидно,
со мной сплошная маята.

Душа моя покорно сносит
любую ветреную блажь.
Идет со мной покорно в осень,
иль на весенний вернисаж.