Мария Визи - A moon gate in my wall - собрание стихотворений

Когда проснулась в сердце вера,
что слабость можно превозмочь,
сумела выйти из пещеры,
в которой пролежала ночь.

Хромая, выйду на проселок
среди распаханных полей,
уйду от тени черных елок
дорогой стройных тополей,

и вдруг увижу в блеске алом,
где солнце только что взошло,
на горизонте за каналом
свое знакомое село…

О, у меня найдется силы
дойти до этого села —
упала, да, — но видишь, милый,
я поднялась и добрела!

Смотрели дети жадными глазами,
как чудо проходило у ворот:
что магараджа, правящий в Низаме,
задумал позабавить свой народ.

Как будто вдруг волшебники и маги
внушив ему такую из затей,
пустили золотые колымаги
процессией для нищих и детей.

Блестели ярко на охране формы,
сверкали аксельбанты и мечи,
толпа кричала выше всякой нормы,
бравурный марш играли трубачи.

Парад прошел. Народ валил оравой.
И все исчезло за углом. И нет.
А дети у решетки за канавой
стояли долго и смотрели вслед.

И позже, в темном и сыром подвале,
под шорох крыс, закутавшись в тряпье,
еще так долго все переживали
чудесное видение свое.

Давид Рубинчик
и Яша Иоффе
берут графинчик
и черный кофе,
и вспоминают, как было дома,
над кружкой кофе и жю-де-помма.

В далекой юности, до Парижа,
один был черный, другой был рыжий,
любили маму, блины и кашу,
и жизнь казалась куда уж краше!

Один жил в Пинске,
другой жил в Минске,
встречались оба
однажды в Двинске.

Но оказалось
все в жизни ломко:
и вот осталась
пустой котомка…

Они попались и отсидели
по десять лет и по две недели
и одном из жутких местечек в мире,
и залитых кровью снегах Сибири.

И много позже, уже в Париже,
сойтись случилось гораздо ближе.
Один весь лысый, другой весь белый:
бывает в жизни такое дело!

Давид Рубинчик
берет графинчик,
а Яша Иоффе
пьет черный кофе.

И вспоминая, как было дома,
над кружкой кофе и жю-де-помма,
склоняет каждый свою ермолку,
и слезы капают втихомолку.

Старая старуха
с палкой шла
по дороге пыльной
вдоль села.
Старая старуха
утомилась,
отдохнуть на лавочку
садилась.
Старую старуху
тут спросили:
«Далеко ли, бабушка,
ходили?»
Старая старуха
отвечала:
«Далеко…
до самого начала!
У меня дороги
больше нет
я до дому
потеряла след…»

Гроздья рябины краснели над серым забором,
каркало хрипло в осеннем саду воронье,
нищие прятались с улицы в темные норы,
кутаясь тщетно в подбитое ветром тряпье.

Город вечерний устал от работы и замер.
Выла собака у чьих-то закрытых ворот,
путались в сумерках капли дождя со слезами
сирых, голодных, больных, стариков и сирот.

Только в часовне еще догорали лампады,
кто-то молился у полузакрытых дверей.
В мире так мало бывает тепла и отрады —
Боже, спаси и помилуй людей и зверей!

Открывали маленькие лавочки
под старинной городской стеной.
Продавали нитки и булавочки,
торговали чаем и ханой.

На закате, побренчав гитарами,
рано спать ложились старики;
молодежь прогуливалась парами,
и в садах пестрели цветники.

Так трудились, обрастали внуками,
наживали денежки порой,
отдыхали в праздник под бамбуками
возле желтой речки за горой.

А потом зарделось в небе зарево,
донеслась до города беда —
отобрали новые хозяева
нажить многолетнего труда.

Вот и все. Позакрывались лавочки
под разбитой городской стеной,
где цветы цвели — повяли травочки.
и гитар не слышно… ни одной.