Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

Струится зной. Уходят вереницы
Далеких гор… Маячат тополя,
А казаки поют, что где-то есть поля,
И косяки кобыл, и вольные станицы.

По улицам бег душных, летних дней,
А в небе облака, как комья грязной ваты,
На синем шелке бухт корявые заплаты
Железных, дымных, серых кораблей.

По вечерам сторожевых огней
На взморье вещие сполохи ―
Огни стремительной эпохи
Над древней скукою камней.

Легла на черепицу тень от минарета,
И муэдзин тоской благословил наш день.
В узорах стен дворца и розы, и сирень
Увядших цветников восточного балета.

Но будут волновать в тени сырой боскета [19] Боскет (франц. bosquet, от итал. Boschetto — лесок, рощица) — посаженная в декоративных целях густая группа деревьев.
Чеканные стихи нас, спутница, вдвоем,
И отразит глубокий водоем
Знакомый лик любимого поэта.

Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине,
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.

И в этот день в Чуфут-Кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год ― прощай, Россия.

Меня с тобой связали узы
Моих прадедов и дедов, ―
Не мне ль теперь просить у музы
И нужных рифм, и нужных слов?
Воспоминаний кубок пенный
Среди скитаний и невзгод,
Не мне ль душою неизменной
Испить указан был черед?
Но мыслить не могу иначе:
Ты город прошлых тихих дней,
И новый вихрь судьбы казачьей
Тебе был смерти холодней.

Жизнь шла размеренно, не скоро,
Нетрудно, но и нелегко,
И купол золотой собора
Кругом был виден далеко.
Зимой снега, разлив весною,
А летом ветер, зной и пыль,
Но не мечтал никто иною
Сменить сегодняшнюю быль.
Служилый город и чиновный
Один порядок жизни знал,
И даже мостовой неровной
Вид никого не оскорблял.
По воскресеньям привозили
К базару уголь и каймак,
И на восток глядел средь пыли
В кольчуге бронзовый Ермак.

Зимою молодежь гранила
Московской улицы панель,
А летом в сад гулять ходила,
Где старой башни цитадель,
И где в киоске продавщица,
Блестя огнем задорных глаз,
Глядела, как меняет лица,
Стреляя в нос, холодный квас,
И отставные офицеры
В воспоминаньях прошлых дней
Венчали путь своей карьеры
Прогулкой иной вдоль аллей.

Балы не редкостью бывали,
На них полковник и кадет,
Не уставая, танцевали,
Топча безжалостно паркет,
И иногда мелькал средь танца,
Мечтою институтских лет,
Лейб-казака иль атаманца
Мундир, пленяющий лорнет.
В театре с лихостью играли
В антрактах долгих трубачи,
И у подъезда ожидали
Извозчики и лихачи.

Был атаман главою края,
Слугой России и Царей,
И, облачением сияя,
Служил в соборе архиерей.
О Думе спорили дворяне
И об охоте невзначай,
Купцы о дегте и тарани,
В прохладных лавках сев за чай.
Блюли закон, моляся Богу,
Хулили злобу, блуд и месть;
Все казаки ходили в ногу
И отдавали лихо честь.

Учили те, кто побогаче,
Своих детей, поря за лень,
И реалист носил казачий
Лампас и с кантами чекмень.
Дул ветер зимний или жаркий ―
Спал город мирно до зари;
Сквозил пролет к вокзалу арки,
Где проезжали все цари.
Черед часов был тих и плавен,
Крепка была родная лепь, ―
Давно забыли, что Булавин
Дымил пожаром эту степь.

Степная быль дышала сонно,
Был тверд загар казачьих лиц,
Как воды медленного Дона,
Текла простая жизнь станиц.
Весну встречали в поле, сея,
Скотину выгнав из базов;
Под Пасху ждали иерея
К лампадам темных образов;
Косили в зной, возили кони
Снопы на шумное гумно,
Желтей червонца на попоне
Лежало новое зерно;
Зимой же спали, песни пели,
Деды, хваля минувший век,
Хлебали взвар и с хлебом ели
Арбузный мед, густой нардек.