Мария Жиглова: Сталину

Я не поэт ли? Не знаю.
Я с краю.
Где-то родилась.
Живу. Умираю.
О, я – поэт
И бываю пророком.
Вот асфодели —
Цветы ненароком.

Я понемногу,
Я самую малость —
В Лете купаюсь
И пяткой купаюсь
Той Ахиллесовой —
В Ахероне.
Нет, недалеко
Мне до короны.
Но за корону
Светлую эту
Мне не платить ли
В осень поэта?

Вы садитесь в черное такси.
Не торгует табаком киоск.
А саркома, как ни попроси,
Молча разъедает костный мозг.

Кажется уже, что бога нет.
Что же мне теперь еще сказать?
Милая, Гагарин из ракет
Бога видел? – А пошел летать.

Вы садитесь в черное такси,
А в киоске нету табака.
Что со мною будет, не спросив,
Пробивает час. Пока-пока.

Бьют часы двенадцать. Ночь молчит.
Нет меня уже, и мира нет.
И к тебе когда-то постучит,
Взяв перо, A.C. Кабриолет

Уезжает. Взяв перо, пишу
О болезни. Душно. Человек
У подъезда, я еще дышу:
Бесконечно лишь искусство, краток век.

Я из московского ада,
Сижу в сибирском аду.
Накрашу губы помадой
Лиловой – другой не найду.
Я ведь в аду, однако.
Странен сибирский ад.
Да и в Москве я собакой
Выла; а кто виноват?
И на столе с лиловым
Блеском – печатный лист
Все ж перевода. Новым
Годом, скажи, родились.
Вот я петлю свивала,
Я для себя вила.
Я ведь из ада? Мало,
Мало, видать, смогла.
Я ведь из ада – разве
Я не туда иду
Под пугачевскую разность
С томиком на виду?

Непозволительно любить
так безотрадно…
А кто любви не видел, тот простец.
И тел неласковых струится
беспощадный
Свет. Очи я потуплю наконец.

Тебя. Тебе. Я по ручью тоскую
Из жарких глаз. Ликуя и скорбя,
Мне кажется, что я тебя целую
В объятьях этих. Но, как лето без дождя,

Все бедная душа моя истерта
О труд и прах. Смотрю, дивлюсь на
Русь.
Россия, облаков крылатых стекла
В окне моем. Я, милый мой, боюсь,

Что без тебя не будет мне отрады.
Не знаю, Русь, куда ведома ты.
Ты, бедная, не ведаешь награды.
Приветствую Тебя. Твои черты,

Как в зеркале испорченном, ломая,
Я вижу в сотнях, тысячах людей.
Любовь – печать, с которой умирают.
Любовь страшнее тысячи смертей.

О, безнадежный взор твой из Эдема.
Писать стихи ты, милый, не горазд.
Не можется. Упрямая морфема,
Где ты, красавица? И рифма, верно, даст

Опять пробой. Но – сани на снегу.
Осталась я в Сибири. Не сбегу.

Ах, какая убогая хатка,
Что в моей голове-голове.
Как живет эта девушка Натка,
Разделившая бога на две
Части? Знала, вишь ты, и демона
с богом…
Справедливости нету и нет.
Моя хатка была так убога,
Когда я появилась на свет.
Черт дери, если воет разруха,
Если нет впереди ни черта,
Ежедневно смурная старуха
Косит сено и чешет кота.
Числа, числа казенные эти —
Я сходила, наверно, с ума,
И, пока живу я на свете,
То со мною сума да тюрьма,
Или хаты? – В дворцах ведь звереют;
Обгоняют машины людей.
И смурной ветерок чуть левее
От кошмара всей жизни моей.

Комната засижена,
Мухами загажена.
Вот и рожа Ирода,
Сверху напомажена.

Рядом – мистер Воланд,
Пляшет баба Ланская.
Миша ходит с молотком,
Забивает «Венское».

Пьете пиво, государь?
Тут Арина морщится.
Слушай, тут Сашко-кобзарь.
Пушкин ли? Топорщится

Наш редактор тут и там.
Черти едут по судам.
И сидит Алешка,
Что с фальшивой трешкой.

Нет, поэмкам нет конца,
Самосаду – тоже.
И бесовка без конца
Пьет вино с Сережей.

Мне ведь скоро суждено
Из Москвы уехать —
Все равно? Сибирь давно,
Сильно чешешь репу.

Прелесть. Бог, а вот порог.
Баба с пирогами.
Если б йог да выпить мог,
Русь была б с врагами

На главе и на Москве.
Едет с храпом витязь
К Лукоморью. Сто за две?
Год за два, и выжить.

Вот Высоцкий кинул в стих
Две блатные рифмы:
Что ж ты, милый, мя скрутил?
Fin de siècle. И мирты.

Избавь от этих влажных глаз,
Жемчужных слез не лей.
– А сердце твердо, как алмаз.
– Струятся из очей