Юрий Окунев - Люби навсегда

До последней бы черты
Мимо жизни…
…………………..
Если б не взглянула ты
С укоризной.

С детства я приближался к тебе постепенно.
Я не знал, что к тебе я иду.
Просто слушал Шопена.

Что-то мне предрекала гроза
неразборчиво, хрипло.
Листья знак подавали. Не понял я шифра.

Думал: птицы толкуют поверхностно
новости в мире.
И откуда мог знать, что они о тебе говорили.

…Так о чем говорили и люди, и птицы,
и камни?..
Вот ведь что оказалось: они обещали тебя мне.

Дорожное мученье. В полумраке
Глаза ее. Иль отблески окна?..
Какие-то таинственные знаки.
Все выдумка. Наверно, спит она.

В соседнее купе взглянул случайно.
Не обернуться просто мне нельзя!..
И вот опять глядят упрямо, тайно
Как будто бы глаза. Ее глаза.

Бессонница. Я сжал виски руками.
Не мог забыться. Думать об ином.
Не выдержал. И подошел. И замер.
Все выдумка. Спит непробудным сном.

Что снится ей? И что улыбка значит?
Ужели притаиться так смогла…
И только отошел, взглянул – маячат,
Зовут глаза из черного угла!

Если любишь, покажутся мелкими
И хвала, и хула.
Тихо, мерно бьют переделкинские
Колокола.

Только верящему, а не верующему
Ты, как крест.
Я пойду к патриарху… Что ж делать еще?..
Ведь не съест.

Я пойду к патриарху Алексию
На поклон.
– Нет, в любви вам не будет весело, —
Скажет он.

Даже бог не прибавит силы нам,
Зови не зови…
Никогда не дождешься помилованья
От любви.

Страхом душу не исковеркаю.
Была не была!
Отпевают меня переделкинские
Колокола.

Мы слышим предсказанье вышины.
И знаем оба: мы обречены.

Молчим. Пусть наши мысли не слышны,
Но слышим: на любовь обречены…

Мы ничего друг другу не должны,
Но встретились, и мы обречены.

Не все ль равно, то явь иль только сны.
Нам лишь бы знать, что мы обречены.

Ты и музыка – это одно. И ваш космос един.
Два потока, что слились навеки в один.
Вот, от сна отряхнувшись едва,
ты открыла глаза —
Это музыка…
в небе весеннем гроза —
Это музыка…
музыка даже в таком
Моем горе, когда вне твоей я мечты.
Это музыка, музыка, что бы ни сделала ты.

Игорь, сердцем послушай,
какая у друга беда есть:
Ты прости, что к тебе я впервые
почувствовал зависть

Оттого, что Она на неделю уехала в Вильнюс.
Она рядом с тобою,
и кажешься мне ты всесильным.

Ты прости мне, прости:
для тебя она, знаю, чужая.
Но, случайно на улице женщину опережая,

Ты подумай, не в ней ли моя
безысходная драма?..
Может быть, подойдет и к часовне она
Остро-Брама…

Ходит, смотрит она, позабыв мои строки и беды…
И не знает, что всюду за нею иду я по следу.

От меня не сбежать ей вовек,
как от собственной тени.
Видит свой она профиль
в таинственном хитросплетенье.

Пусть она приглядится, разве это ее очертанья?
Ее тень – это я, прочерневший,
сожженный страданьем.

Вот, услышав орган,
она входит под строгие своды.
И за ней по пятам неотступно я, как Квазимодо.

Предо мной ее лик.
Он прекрасный, но смертно жестокий.
Пусть я в Вильнюсе не был.
Но там родились эти строки.

Концерт для голоса с оркестром…
Молчим и слушаем… себя.
Нам неизвестно, неизвестно,
За что, ликуя и скорбя,

Мы привязались так друг к другу,
Что, кажется, года, века
Сквозь версты чувств,
сквозь мыслей вьюгу
Идем, идем издалека.

Глаза в глаза. Идем навстречу.
Вот, кажется, уже близки:
Бери – вот счастье человечье:
Оно в пожатии руки…

Но все не так… Не так сказали,
Не так взглянули – и опять
Вспугнули стих… Ты в дальней дали —
И не обнять и не понять…