Владимир Мавродиев - Ночной ветер

Месяц сгорбился тяжко над валом,
будто невод с тоской волочит.
Это – солнце ещё не вставало,
ещё точит на темень лучи.

Это – звёзды ещё стекленеют.
Но гляди: костерок на мысу
задрожал – и протока синеет,
обращаются звёзды в росу.

Месяц бросил, вздохнув, бечеву.
Алый луч косит темень-траву!..

Вот оно – майское солнце!
В тучах таится густых…
Час – и по Волге несётся
стаей мальков золотых!

С ветром по скверу ручьится,
листья вгоняя в азарт…
Главное – снова лучится
в грустных доселе глазах…

…Плавают,
вроде бы рыбами,
лица.
Давит безмолвье висок.
Солнце
сквозь сонные сосны
сочится.
Вмягчивый
белый песок…

…Что-то никак не полажу
с ночёвкою,
долго курю на балконе.
Море не серое,
море не чёрное –
чёрт его знает
какое…

…Сесть бы
на лавочку, что ли,
на ту бы вон,
сесть бы у дам на виду
да перекатывать:
«Ду-бу-л-ты,
Ду-бу-л-ты»,
камешки будто во рту…

…Глянуть с тоскою,
копившейся колко,
в чуждость холодную волн
да по-мальчишески
крикнуть вдруг:
«Во-о-о-л-га!»,
чтобы все «камешки» –
вон!

Средь будней суетных, непрочных,
где мнится радостью беда,
дорога наша, будто строчка,
идёт-бредёт
невесть куда…

Но всё же вы,
вздыхая,
верьте:
на завершающей версте
она ведёт не только к смерти
и непонятной темноте.

Пусть ныне я скажу неточно,
но буду прав когда-нибудь:
дорога кончится,
а строчка
хоть тихо,
но продолжит путь.

Всё же трудно в мире этом
быть поэтом,
слыть поэтом.
Но посмею утвердить:
легче быть,
труднее слыть.

Ведь сие известно точно:
хоть доходна суета,
до слывущих
Божья почта
не доходит никогда…

Что ж, с горки времечко течёт…
О том бы вспоминать почаще нам.
Пора, наверное, отчёт
писать на Имя Высочайшее.

Хотя получится едва ли…
Но можно выход в том найти,
что мы ведь не стихи писали –
отчёт о жизненном пути.

Туман накрыл Дорогу…
Но ясно без затей:
на детях – отсвет Бога,
а рядом – беса тень…

Он рыщет, он колдует,
он выбирает куш
и сладким ядом дует
в проломы наших душ.

Идти бы – не споткнуться
на этаком пути.
От тени увернуться,
прижав дитя к груди.

Вдруг дверь толкну, уйду побыть с дождём,
вот только б силы у него хватило.
Сухим колодцем кажется мне дом
и камерой для смертника – квартира…

А улица… Она ведь не труба,
в которой заточённо слепнет влага.
Она – искрит небесной тайной блага,
смывая грусть мою, как пыль, со лба.

Она – дорогой мнится вековой.
В обыденной моей петляет лире…
И шепчет каждый шаг, что я – живой.
Что я не смертник – путник в этом мире.

Январь синеет. В сердце нега.
Надеждой светит свежий снег.
Но странный, как январь без снега,
ко мне подходит человек.

Он в куртке, что серей асфальта,
и взгляд его для жизни слеп.
Он смотрит в сторону куда-то
и просит денег дать на хлеб.

Мне б как-то увернуться споро,
ведь в синий вечер, в белый шум
я из привычного затвора
не так уж часто выхожу.

Всё это как-то «некрасиво»,
обычны этаки дела:
какой там хлеб, скорей на пиво
мужик сшибает с похмела.

Уверен он, что я счастливый:
есть где-то дом да горсть деньжат.
И рядом мнётся молчаливо,
и руки вроде не дрожат…

Шучу маленько для порядка:
не будешь коркой, мол, согрет…
Даю какую-то двадцатку
и следом пачку сигарет.

Огней опилки взгляд мой колют…
Нежданный кончен разговор:
ему – брести по белой воле,
мне – в тёмный двигаться затвор…

Как он ждал дождя!
Чтоб ударил,
сильный,
чтоб жару дожал
до прохлады
синей.