Владимир Мавродиев - Избранное

…Горят, горят мои леса.
Озёра высохли за лето.
Берёт начало из рассвета
дубравы красной полоса.

Трамвайчик грибников привёз,
они спешат в осинник дальний.
Им долго вслед взирает пёс,
он ночь под старой лодкой мёрз
и потому такой печальный…

Ну, где там в сумке колбаса?
И хлеба есть полсайки где-то…
…Горят, горят мои леса,
протоки сузились за лето…

Прозрачно всё и одиноко,
ни ветра шалого, ни птиц.
Упасть в листву глазами вниз,
вздохнуть спокойно и глубоко.

Лежать бы так и час, и два,
почуять сердцем: стало легче.
И слышать, как тебе на плечи
бессильно сыплется листва…

А после, в жёлтой тишине,
дыша усталою природой,
молчать смиренно со свободой,
брести по лесу, как во сне.

На пристань к вечеру вернуться
с весёлой на душе тоской.
Трамвайчику вдруг улыбнуться,
псу бедному махнуть рукой…

…Октябрь.
Золото.
Краса.
Течёт дорога из рассвета.
На листьях улетело лето.
Горят, горят мои леса…

Ветра травой пропахли и рекой,
кусты склонились над водою серой.
Летит ко мне листок, как чье-то сердце,
и я скорей ловлю его рукой.

А он дрожит, дрожит, как будто бьётся
взаправду сердце у меня в руке!
Созревшее оранжевое солнце
стоит в лесах по пояс вдалеке.

Октябрь – раздумий вечная обитель.
Костры кустов мерцают в полумгле.
Вы осторожно осенью ходите:
лежат сердца деревьев на земле.

Со мной бывает иногда такое:
не спится. Надоест лежать, курить –
иду к реке. Мне хорошо с рекою.
Нам есть всегда о чём поговорить…
…Уткнувшись в берег,
спит трудяга-катер.
Пусть ему снятся дальние моря.
Качается звезда в дрожащей капле,
а капля – на ладони у меня.
За Волгой городок – костёр потухший,
лишь окна-угли тлеют кое-где.
Я только Волге открываю душу –
спокойной, сильной, сказочной воде.
Почти беззвучна ночь. И только волны
вздохнут о чем-то, галькою шуршат.
Я то дышу, не глядя, тихой Волгой,
а то гляжу на Волгу, не дыша.
Подумаю над будущей строкою,
воды напьюсь, присяду и засну.
А Волга тёплой доброю рукою
накинет мне на плечи тишину.

Зацвела смородина слегка,
и нектара запахи витают.
Не уходят дни, а улетают.
Поднялась на цыпочки река.

Вечера апрельские тихи,
мимолётен слабоногий дождик.
Я пишу пейзажные стихи
и тебе завидую, художник.

Говорю: свежи берёз листки.
Но чего-то слову не хватает…
А твои бесхитростны мазки,
но бумага радугой играет!

Новый стих напишется к утру.
Но застыли в нём луна и листья.
Мягкости обыкновенной кисти
не хватает острому перу.

Нас весна обоих увела
в те края, где расплескалась завязь…
Я тебе завидую, но зависть,
будто акварель твоя, светла.

Земля смотрела незаметно
из-под травы.
Июль сиял!
Напившись свежести рассвета,
заволжское шумело лето,
а я у озера стоял.
И вдруг –
как будто бы рука
легла мне властно на плечо!
Остановились облака
и лодка, что плыла, легка.
И сердцу стало горячо…
Я оглянулся, замирая,
ещё не чувствуя, не зная,
и, отступив на шаг назад, –
земли я ощутил вдруг взгляд.
Оторопел, и стало страшно:
день изо дня,
день изо дня
песчинкой и травинкой каждой
земля смотрела на меня!
Она всегда за мной следила,
глядела в жизнь мою, в дела.
Она, как мать, меня судила,
когда в том надобность была…
Нам от её не скрыться взгляда,
нам навсегда запомнить надо,
что, отдыха почти не зная,
дыша тревожно,
нелегко,
земля глядит,
благословляя.
И не прощая ничего.

О нём задумываясь часто,
его не видим мы подчас.
И ждём несбыточного счастья,
что где-то там горит, лучась…

Не ценим радости свободы,
пытаясь разгадать секрет.
А счастье – это просто годы,
нам не оставившие бед.

А счастье – выйти рано утром
и синеву вдохнуть легко,
всем сердцем ощутив минуту,
минуту счастья своего.

Ну вот и снег. Грузовикам
он за ночь наполняет кузов.
Лежит везде желанным грузом,
послушный лыжам и рукам.