Владимир Мавродиев - Избранное

Здесь осенью ветер шалеет,
здесь полный ему разворот.
Вокруг ничего не жалеет
и в клочья себя разорвёт
о скалы и острые сучья,
о льды затвердевшей реки.
Висят на вулканах не тучи –
погибшего ветра клочки.
Луна, будто капля, стекает,
за сопку вот-вот упадёт.
Отбой. Городок засыпает.
Блестит отшлифованный лёд.
Привычная глазу картина:
стучат, костенея, кусты,
да, ёжась, промчится машина,
да смена идёт на посты…

Стоит – вратами ада,
как вызов всем векам,
дымящейся громадой –
Авачинский вулкан.

Стоит и дышит трудно
под тяжестью снегов.
Сырые тучи трутся
боками об него.

Ну а под ним девчонкой
бежит река – Таёнка,
бежит вдвоём с подружкой,
речушкой Каменушкой.

Течёт, перепадает,
укутана в туман.
Тихонечко впадает
В Великий океан.

Когда через овраги
спешим в учебный бой,
всегда наполним фляги
Таёнкою-рекой.

Иль лагерь встанет быстро,
солдатский, боевой,
бегом к реке –
умыться
прохладой голубой.

Спешит с ведром водитель
к Таёнке сквозь кедрач,
чтоб напоить водицей
усталый свой тягач.

Меж валунов округлых
пологи берега.
Таёнушка, подруга,
солдатская река.

В караулке спим вповалку,
отдыху недолгий счёт.
Нас будить сержанту жалко –
«молодой» сержант ещё…
Голос тоненький:
«Подъём!
Смена, по порядку стройся!..»
Неохотно мы встаём,
встанем в срок,
не беспокойся…
Автомат белёс в руках,
на боку тяжёл подсумок.
Там ребята на постах
с ожиданьем смотрят в сумрак.
Гнутся худенькие вязы,
под ногами снег шершав.
Вьюга ноги хитро вяжет,
разводящий,
шире
шаг!..
На посту не до опроса,
только нарушать –
не велено…
Тридцать градусов мороза,
ветер сильный
до умеренного…

Запах бочек и канатов,
стынет фляга на боку.
Загорелые солдаты,
грузим сахар и муку.
Со спины – пять потов,
ведь мешки – пять пудов!..
Перекур. «Беломор».
И весёлый разговор:
– Вы, ребята, не устали?
Вы ж, ребята, не из стали…
– Что ты, батя,
три солдата
заменяют экскаватор…
Но мешок – не смешок,
давит спинушку мешок…

Рядом высоченный кран,
выше, может, баобаба.
И в глазах уже туман…
Вдруг:
– В кабине, братцы, баба!..
– Да не баба, а девчонка…
– Смотрит, думает о чём-то…
– А о чём же?..
– О тебе!..
О свиданьях и т. п.

Травим, травим языками,
но не гнёмся под мешками,
молодецкий держим вид:
девушка! на нас! глядит!..
Где туман и где усталость,
где вы, колики в груди?
Эх, еще побыть бы малость…
Да мешков уж не осталось.
А она глядит,
глядит…

В ленкомнате после отбоя
дежурный мне сесть разрешил.
Сказал: «Раз уж дело такое,
садись и тихонько пиши».
И я там почти до рассвета,
уткнувшись в листочки свои,
под видом статьи в стенгазету
стихи сочинял. О любви!
Из окон заснеженных дуло,
гудела привычно пурга,
но скрип крепко сбитого стула
меня отвлекал и пугал.
Писал я о Волге и счастье,
в грядущие веря года.
«Приснись мне», –
к тебе обращался.
Но ты мне не снилась тогда.
Писал я про образ заветный,
про губы, что так далеки…
Под утро уснул незаметно,
упав головой на листки.
Мне снились
блестящие рельсы
и мокрый от снега перрон,
уральские узкие реки,
летящий сквозь мост эшелон!
Закаты, как будто пожары,
холмы освещали, слепя…
В который уж раз уезжал я,
во сне – уезжал от тебя.
Я спал… Сочинённые в спешке
стихи
я придавливал лбом,
пока мне дежурный с усмешкой
не гаркнул над ухом: «Подъём!»

Устал не думать о тебе
в снегах, тревогах, суете…
А ты в далёкой тишине,
ты – обо мне?

Ждёшь ночь.
Но, северная, злая,
меня на койку полночь свалит
и сном усталым оглушит…
Ты письма длинные пиши,
пусть от меня коротких мало.
Все – без обмана…

Метели бесятся, рычат,
ломая копья
в кедрачах.
Аэродром завален снегом.
Телеэкран – и тот зачах,
уступчивый помехам.

Окно царапают кусты,
вернее, белые ледышки.
А сердце
приглушённо дышит
во сне: «А ты, а ты, а ты?..»