Ирина Белояр: Клаустрофобия. Сборник стихов

То ли зелень тоски, то ли звезды в траве,
То ли гонят по рельсам трамваи…
Ветер пьяным опричником ломится в дверь,
Выдувая судьбу, выдувая.
Вымывает судьбу неизбывным дождем,
Сердце в трещинах, взгляд оловянный.
Кто же в том виноват, что ты русским рожден,
И что трезвый ты хуже, чем пьяный?

А ты терзаешь себя, накликая беду,
Сочиняешь дурацкие сказки,
И брюзжишь, и клинически-русскую дурь
Принимаешь за страсти по Кафке.
То в туман, то в загул, словно мошка на свет,
Планов нет, направление любое.
Тривиальную похоть да хлам в голове
Горделиво считаешь любовью.

То ли черная желчь, то ли боль – все одно,
То ли смерть, то ли дьявол с рогами…
Полночь пьяным кошмаром струится в окно,
Выжигая сердца, выжигая.
А глаза в потолок, почерневший от мух,
А тоска – по живому кинжалом…
В распоследней дыре догнивающий дух
Принимаешь за гибель державы.

А ту блажь, что тебя до сумы довела,
Несусветную – носишь, как знамя.
И очнешься пред богом, в чем мать родила,
Ни черта в этой жизни не зная.
То ли зелень тоски, то ли звезды в траве,
То ли горло забито слезами…
Полночь пьяным опричником ломится в дверь,
Выгрызая глаза, выгрызая.

Вот снова: не верь, не желай, не надейся,
Болит голова… от чего я бегу?
Зачем я брожу в заколдованном детстве,
И выход ищу, и найти не могу?
И сколько мне лет? Может, сто. Может, двести.
Навеки затих шум людских голосов.
И, может быть, там, у калитки из детства
Давно стережет меня эта, с косой…

Глазеют с ограды орлы и химеры,
Бурьян на тропинке и мох на стене,
И взрослые лица, чудовищно серы,
Сквозь щели в заборе мерещатся мне.
И ты уже с ними – не видишь, не слышишь,
И я докричаться к тебе не могу…
В светелке царевны летучие мыши,
А в домике гномов крысиный разгул.

Дракон улетел. Все замки проржавели,
Сокровище взять не составит труда.
Зачем оно мне? Я в спасенье не верю.
Ни шагу из детства! Мне страшно туда.
Там белое все. Там все смыли и смяли.
Стерильная сушь перевязанных вен,
И врач… не хватает какой-то детали…
Да, верно. Нет свастики на рукаве.

Снова лето, снова осень, снова,
Но по-прежнему закрыты небеса,
И нету к ним ключа.
Ни пламени, ни света неземного,
А ты стоишь при жизни на часах,
Глаза твои молчат.
В груди, в самой крови, под сердцем
– или где-то там —
живет раскол,
И там – начало мятежа.
Когда без ропота ступаешь по земле,
И на вопросы отвечаешь «нет проблем»,
А сердце бьет: пожар. Пожар. Пожар…

Все новые возможности давно
Разменяны на старые долги,
Чернее ночи утро,
И опять
По всем семи кругам.
Покоя – ни во сне, ни в выходной.
Час пробил – ничего не решено,
И некогда – с минуты на минуту
Последний рейс на Зурбаган.

Как спеть о том, что среди дня, в запале,
Отверженный, ступаешь за порог,
Как спеть о том, что лошади упали
В начале неизъезженных дорог,
А ты встаешь – и снова, будто вечен,
Плетешься по колено в борозде…
Как спеть о том, что снова ночь на плечи,
И что еще один потерян день?

Я – собственный бессменный программист,
Я мысли оставляю за дверьми,
Бессонный страж дневных проблем,
Но что-то там, внутри, кричит: «Зачем?
Очнись! Каким ты молишься богам!
Вот-вот последний бриг на Зурбаган,
Упустишь, не успеешь, за душой
Не остается ничего,
Не надо торопить его,
Ведь он и так почти ушел!»

Как вырваться из этой преисподней?
Куранты бьют: покой. Покой. Покой…
Что может быть мрачней и безысходней
Банальной ностальгии городской…

Боль. Ноябрь. Грохот шторма. Блики у двери.
В небо с привязи со стоном рвутся фонари.
Примелькавшаяся тема: ночь темным-темна,
Через морок, через стены входит Сатана.
Грудь пронзает жесткий стержень, горло давит ком,
Рай давно уже потерян, ад давно знаком.
Даже ходиков не слышно на моем одре,
Ну-ка, Господи Всевышний, кто из вас щедрей?

…Стою в аду, во тьме кромешной,
Гляжу сквозь сполохи, сквозь сон,
Сквозь разукрашенную нежить
Ищу любимое лицо.
И вдруг – от крика в шепот, тихо —
Смычок споткнется о струну,
Как будто я за паутинку
Тебя в объятия тяну…