Виктор Ростокин - Ожидаемое забвение

Для чего на свете старики?
Чтоб безмолвно получать пинки,
И остатки хлеба доедать,
И в жилье холодном угасать.

И молиться Богу за внучат,
Что больней кусаются сучат.
Беды все ж не так уж велики,
Коль живут на свете старики.

Старики сидели на скамейке,
Кто курил, кто тихо пиво пил.
Мимо этой дружеской семейки
Летним днем нередко проходил
Я, приветствовавший их поклоном.
Отвечали дружно: «Будь здоров!»
На Руси так принято исконно —
Без нужды не тратить лишних слов.
Дальше шел и простодушно думал:
«Молодыми были и они,
Тот и этот мнили: крепче дуба!
Нипочем, мол, бури и огни!
А года неумолимо мчались,
Не щадили, били с размашки!
И глаза ненастились печалью
За грехи, за всякие грешки.
Были, разумеется, успехи
И в труде, и, так сказать, в любви.
А теперь житейский воз приехал,
Счастье хоть лови, хоть не лови —
Не поймаешь все равно… Вот скопом
Коротали свой остатний век,
Вспоминали ржавые окопы
И в полях колхозных гиблый снег.
Жен своих почти что не ругали,
Тоже ведь хлебнули «от души»,
В плуг они впрягались, и пахали,
И точили слезыньки в тиши».
Думал я и о другом… Как скоро
Друг за другом в мир ушли иной
Старики. Не слышно разговоров
Летней благодатною порой
На скамейке под тенечком клена.
Грустно прохожу. И слышу, высь
Огласилась первозданным звоном.
Это значит, есть и в небе жизнь.

Ходить по задворкам, бурьян поджигать,
А там и плетень загорится,
А там – угол дома. И чья-нибудь мать
В безумстве слепом закружится.
И вопль вознесется ее к облакам
Такой, что не сдержишь ты слезы,
Поймешь по изломанным старым рукам,
Что нету страшнее угрозы!
Она бы собою закрыла огонь,
Она бы золу разметала,
Но вздыбится яростно огненный конь
И стопчет ее… Пользы мало!
Хатенка сгорит. Мать в землянку уйдет,
Чтоб в ней умереть от печали.
И будет калечить людей гололед.
И будут угрюмые дали.
Возможно, объявятся сын или дочь
Из города… Вместо прогулки,
Чтоб чем-то безмолвной старушке помочь,
Набрав в «Эльдорадо» покупок
Никчемных. Но тапочки в самый бы раз!
Ходила б нарядною мама.
Ах, тапочки черные… Как напоказ!
Вы – смертная обувь! Вы – драма!

Говорят, вот было бы здоровье,
Вот тогда бы… Ну а что тогда?
Кулаком соседскую корову
Грохнул и сожрал бы без труда?
С полведра бы выдул самогонки,
Потянуло б к «подвигам» другим,
Чем такие вот гнусны подонки —
Неизменные у них «круги»!
Вот «герой» бы наш так раскрутился,
Что – осколки от замков и рам!
Кто успел, в бурьяне схоронился,
Не успел – виновен будешь сам
Пред собой. Сломает нос и скулы,
Вывернет карманы, кошельки,
Богатырь России, Лжемикула,
В ссадинах кровавых кулаки.
Говорите впредь: здоровье было б,
И была б душа цветам под стать,
И тогда уж никакому быдлу
Нас не запугать, не растоптать.
Он свернет уж точно шею бычью,
Долбанув башкой о монолит,
Водруженный жизнью необычной
Из сердец, не из холодных плит.

«Нелепо с бородой ходить
В поселке захолустном,
Тут бомжем запросто прослыть,
Не златоустом!» —

Внушает мудрая жена,
А муж не возражает,
Что бороде цена одна…
Какая? Бог-то знает!

Он запел. Но петь он не хотел,
Как порой бывает перед казнью.
Да и петь совсем он не умел.
Но значенье было в этом разве?

С завыванием тянул слова
Из гортани, аж кадык качался,
И качалась нервно голова.
А концерт все шел. И не кончался.

Вот из зала кто-то прокричал:
«Лучше пусть исполнит “рассыпуху”!»
И солист тут сразу замолчал,
И совета доброго послухал,

Стал плясать. Плясать он не хотел,
Как порой бывает перед казнью.
И плясать совсем он не умел.
Но значенье было в этом разве?

Человек пространством ограничен.
Есть жилье, дорожка у плетня,
А с угора кругозор отличный,
Обойти его не хватит дня.
Но он просто так поразмышляет,
Помечтает. И вернется в дом,
И с кефиром воду размешает,
Угостит и кошку ирьянком.
А потом он включит телевизор,
У экрана просидит до тьмы
И себя с Москвой тем самым сблизит,
Срок пожизненный скостив «тюрьмы».